Шейх и звездочет

В считанные часы, с появлением на улицах красногвардейцев и моряков Волжской флотилии, Казань, подобно завидевшей жениха невесте, вспыхнула румянцем кленовых листьев, зарделась маковым цветом флагов и транспарантов, бантов и косынок, повязок на рукавах бойцов народной милиции и солдаток-мусульманок. После стихийных собраний и митингов, которые прокатились по заводам и фабрикам, паркам и синематографам в невероятном количестве, двенадцатого сентября народ толпами повалил на Театральную площадь — в Городском театре ожидалось выступление Председателя Революционного Военного Совета Республики, Народного Комиссара по Военным и Морским делам Льва Давидовича Троцкого, члена Исполнительного комитета Петроградского Совета товарища Мгеладзе, других высших командиров-освободителей. В праздничной толчее сновали мальчишки с кипами листовок, газет, выкрикивая лозунги и приказы возродившейся Советской власти:

— Да здравствует всемирная социальная революция!

— Сделаем вечным царство рабочего класса!

— Да здравствует Российская Коммунистическая партия (большевиков) и вожди ее Ленин и Троцкий!

— Объявление о купонах! Приказ главного комиссара народного банка! Читайте, читайте!..

Из ворот Николаевского сада в сторону площади выбежали три подростка — два мальчика в ученических форменках и фуражках и белоснежно-кудрявая девочка в матросском платье-костюмчике, ее кудри прикрывала на затылке соломенная шляпка с голубой ленточкой.

— Коля, не отставай,— окликнула она долговязого мальчика, замешкавшегося на мостовой.— Под конку попадешь.

— Ты с ним, Таня, как с маленьким, ей-богу! — улыбнулся малорослый, сутулый, если не сказать — горбатый мальчик. Плечи его были широки. Широко он и шагал. И улыбка у него была широкая, открытая, вселявшая вместе с синими, васильковыми глазами чувство доверия к себе и симпатии. Он держал Таню за руку.— И тебя, Николай Сергеич, возьму на буксир,— сказал он долговязому.— Не поспеем таким шагом.

— Успеем, вы только внимания на меня не обращайте,— махнул тот длинной рукой. Кителек на подростке коротковат, а на груди — мешком. Коля был чрезвычайно худ.

— Не волнуйся, Сёма,— сказала она одному и потянулась за другим, но тот остановился, вздернув палец к небу.

— Смотрите, аэроплан!

Совсем низко в направлении от Театральной площади к Рыбнорядской летел двухместный биплан с винтом, мелькавшим сзади, за фюзеляжем.

— «Фарман»,— определил марку аппарата долговязый Николай.

— Откуда знаешь? — спросил Сема.

— Это же он несколько раз на город налетал и сыпал бомбы на белогвардейские батареи и казармы. Я видел, как чехи по нему из винтовок палили.

— Я тоже слыхал... Говорят, под Казанью целый аэроотряд располагается.

— Ах, прелесть! — Таня стояла, скрестив пальцы на груди и зачарованно наблюдая за сказочной птицей.— Вот бы полетать!

Аэроплан, блеснув на солнце серебром, скрылся за Воскресенской церковью. Ребята, как и толпы прохожих, еще долго вглядывались — не появится ли чудесная птица опять?

Таня, Сема, Николай, охваченные в тот сентябрьский день всеобщим вдохновением, спешили в театр на митинг. Но разве беспрепятственно дойдешь до цели, когда над тобою кружат стальные птицы и все вокруг поет, торжествует, и сердце в груди отсчитывает всего лишь четырнадцатый годок!

Вошли в Державинский садик, который уютно расположился между театром и большим Николаевским садом. Вот и задумчивый Гаврила Романович, Бакыр-бабай[11], как его, потомка мурзы Багрима, ласково прозвали местные татары, на высоком постаменте, в бронзовой тоге и с бронзовой лирой в руке. Он, казалось, тоже вместе со всеми казанцами радовался освобождению города.

Сема подскочил к памятнику, вознес, подобно великому поэту, длань:

— Как весело внимать, когда с тобой она
Поет про родину, отечество драгое...

Запнулся. Опять повторил два стиха, чтобы разогнать память, но безуспешно — запамятовал Державина.

— Дальше, дальше... Как там у него? — не опуская руки, щелкнул он пальцами.

На помощь пришел Николай:

— И возвещает мне, как там цветет весна,
Как время катится в Казани золотое...

— Во, точно: как время катится в Казани золотое!

— Мальчики! — с напускной сердитостью перебила Таня.— Долго еще будете упражняться в декламации? Да-с, Гаврила Романович любил внимать хорошим чтецам, исполнявшим его стихи, но вы, прямо скажу, артисты никудышные. Идете на митинг?

— Идем, идем! — спохватились мальчики.

Взявшись за руки, ребята побежали. Впереди, вышагивая аршинами, Сема, за ним — Таня, позади, точно на привязи,— Николай.

Городской театр встретил их гулом и толчеей. У входа давка. Седой красногвардеец с кумачом на рукаве сдвинул мохнатые брови:

— А вы куда, пострелята?

— На митинг! — выпалила Таня.

— Ха! Это вам не Яшкин балаган!

— Товарищ комиссар,— заговорил, чеканя каждое слово, Сема,— мы являемся представителями трудовой учащейся молодежи свободного социалистического города и имеем полное право присутствовать на собрании горожан.