Шейх Мансур

Секретарь императрицы А. В. Храповицкий постоянно вел записи обо всем, что происходило при дворе. События того дня, когда чеченский имам появился в Санкт-Петербурге, он также внес в свой дневник: «6 июля 1791 года привезли в Царское село шейха Мансура, взятого в Анапе. С 17 лет он начал проказничать против России и сделал большую смуту. Нам он стоит 30 тысяч войска. После обеда водили его близ колоннады, и Государыня изволила его видеть». Похоже, высокий стройный горец с природным благородством осанки произвел впечатление на императрицу. Недаром после этого осмотра ею было дано тайное распоряжение — в случае, если горский вождь раскается в содеянном, ему следует вынести мягкий приговор и оставить на постоянное жительство в России. Семьдесят лет спустя именно такой приговор будет вынесен третьему имаму Дагестана и Чечни Шамилю.

В ожидании «раскаяния» Мансура его перевели в столичную Петропавловскую крепость. 28 июля он был впервые допрошен начальником Тайной экспедиции, знаменитым «кнутобойцем» Степаном Шешковским. На вопрос, как он мог поучать народ, когда сам не знает грамоты, Мансур отвечал, что его проповеди были короткими и простыми, потому их понимали все. Людей он призывал к исполнению немногих основных требований ислама, которые должен соблюдать каждый правоверный, — это пост, молитва, посещение Мекки и Медины, подаяние милостыни бедным и неимущим. Всякий мусульманин обязан веровать в единого бога Аллаха и его посланника на земле Мухаммеда. Он также должен знать, что некогда свершатся воскресение мертвых и Божий суд, на котором каждому будет воздано по делам его.

Среди бумаг, которые Мансур всегда имел при себе, были тексты четырех молитв, распространяемых им среди своих последователей. Воинственных воззваний или каких-либо других обращений к горским народам среди бумаг имама не обнаружили. Не имелось при нем и каких-либо дорогих вещей, денег или драгоценностей. На вопрос о том, каково его личное достояние, Мансур, как уже отмечалось, ответил, что имеет дом в селении Алды, двух волов и коня. Такой ответ сильно удивил чиновников, производивших допрос. И действительно — будучи почти пять лет едва ли не единоличным повелителем горских народов Кавказа, этот человек ничего не приобрел для себя и своих близких.

Судейские чиновники не могли поверить в особый дар Мансура как проповедника ввиду его неграмотности и молодости — ведь, по словам самого Мансура, ему исполнилось только тридцать лет. Начальник Тайной экспедиции Шешковский, не составив для себя ясного представления о пленнике, медлил с сообщением Екатерине II об окончании следствия.

В своих показаниях Мансур упорно отрицал обвинение его в непримиримой враждебности к России и русским. Он утверждал, что проповедовал среди своих единоверцев и соплеменников терпимость и дружбу не только между собою, но и по отношению к другим народам. К борьбе же призвал, лишь когда притеснения со стороны русских властей на Кавказе стали нестерпимы. Отрицал он и то, что будто бы специально ездил в Стамбул, где заключил с самим султаном некое соглашение по совместной борьбе против России. На допросе в Тайной канцелярии через коллежского советника Константинова шейх Мансур заявил: «Я не имею никакого знакомства в Константинополе, ни в Сочи, ни в Георгии (Грузии. — А. М.), ни по ту, ни по сю сторону Кавказа. Я никогда не путешествовал и, кроме Анапы, никакого другого турецкого города не знаю».

Вопросы следователей и ответы Мансура переводил толмач-чеченец. Мы не знаем, был ли это тот же человек, что в Анапе пытался уговорить имама сдаться, передавая ему лживые обещания генерала Гудовича. Известно лишь, что он раскаялся в том, что помогал врагам Мансура, и, переводя слова пленника, пытался преуменьшить его вину и даже изобразить раскаяние, которого в словах имама не было и быть не могло. Когда к следствию подключился коллежский советник Константинов, знавший чеченский язык, обман переводчика был разоблачен и его отправили назад в Чечню. Во время последней встречи с Мансуром он согласился с риском для жизни передать на родину его послание. Последнее обращение имама к землякам, сохраненное народной памятью, было примерно таким:

«Дорогие мои соотечественники, отцы и братья, мужественные сыны гор! Я обращаюсь к вам из далекого и чужого края, города Петарбуха. Меня окружают здесь только гьаски [3], и я заключен в холодную темницу, за железные решетки. Но совершать намаз мне разрешают, и мой Бог всегда со мной. Оказывается, не все керстнаш [4]такие дьяволы, как те, что пришли убивать нас. Я видел арестованных русских — с ними здесь обращаются еще хуже, чем со мной. Есть среди них и те, кто сочувствует нам и желает нам успеха в борьбе.