Шекспир, Жизнь и произведения

Как бы в восторге перед этим редким созданием Шекспир вновь становится теперь лириком. Через всю пьесу проходит взрыв лирики как благоговейная дань Имоджене. В первый раз в утренней песне Клотена "Чу! Жаворонка песнь звучит, и Феб уж в путь готов" и позднее, когда ее братья, думая, что она умерла, поют над нею свой гимн.

Шекспир впервые показывает ее нам забывшей всякую сдержанность в разговоре с Клотеном. Это в той сцене, где принц осмеливается отзываться в оскорбительных выражениях о ее супруге, имеет дерзость назвать его рабом, нищим, вскормленным крохами двора, мальчишкой, служащим на посылках из-за одежды и пищи и т. д. Тогда она разражается потоком слов таких необузданных, какие обыкновенно произносятся только мужчинами, и таких грубых, что они едва ли уступают словам Клотена:

Презренный, будь Юпитера ты сыном,

А в остальном таким, как и теперь,

То и тогда не стоил бы назваться

Его рабом; и если по заслугам

Обоих вас ценить, высокой честью

Ты был бы облечен, когда бы стал

Подручным палача в его владеньях

В связи с этим страстным порывом произносит она слова, дающие повод к столь смехотворному бешенству Клотена и столь ужасному его намерению, - что старое платье Леоната дороже для нее всей особы Клотена, - слова, над которыми опасный идиот не перестает раздумывать, и которые под конец побуждают его пуститься в погоню за ней.

Новую прелесть и новые ценные свойства души обнаруживает она, когда получает письмо от своего мужа, предназначенное коварным образом заманить ее туда, где ее ожидает смерть. Сначала вся ее мечтательность, затем вся ее любовная страсть вспыхивают и горят чистейшим пламенем. Вот эта сцена (III, 2):

Мой господин письмо вам посылает.

Имоджена. Как? Господин твой? Стало быть и мой!

О, как бы тот прославился астроном,

Который звезды знал бы так, как я

Его письмо: он будущее знал бы.

О боги, пусть, что здесь хранит бумага,

Мне говорит лишь о любви, о том,

Что он здоров, доволен, но разлукой

Лишь огорчен. Целительна бывает

Для нас печаль, и здесь она усилит

Его любовь. Пускай он всем доволен,

Но только бы не этим. Милый воск,

Позволь мне снять тебя. Благословенье

Да будет, пчелы, вам, что вы слепили

Такой замок любовных тайн!

И она читает, что ее супруг назначает ей свидание в Милфордской гавани, и ни на миг не возникает в ней подозрение, что ее зовут туда для того, чтобы убить.

Скорей! Коня крылатого! Ты слышал,

Пизанио? В Милфорде он. Скажи,

Далеко ль это? Ведь иной туда

Из пустяков в неделю доползает,

Так не могу ли в день я долететь?

. . .

И как Уэльс так счастлив стал, что в нем

Такая гавань есть? Иль нет? Во-первых,

Скажи, как нам отсюда ускользнуть

И чем отлучки время до возврата

Нам извинить? Но прежде - как уйти?

К чему вперед об извиненьях думать?

Их после мы приищем. О, скажи,

Мы много ли проехать можем в час

Десятков миль?

Пизанио. Десятка одного,

Принцесса, вам на целый день достанет.

Имоджена. И тот, кого ведут на казнь, не будет

Тащиться так. Про скачки я слыхала,

Где лошади бегут быстрей песка

В часах. Но нет, ребячество ведь это

Скажи моей служанке и т. д.

На одном уровне с этими, стоящими выше всяких похвал восклицаниями находится ответ ее, когда Пизашю показывает ей в Милфордской гавани письмо к нему Постума с самыми грубыми ругательствами по ее адресу, и когда ей становится ясной вся глубина ее несчастья. Тогда у нее вырывается реплика:

Я неверна? Что значит быть неверной?

Без сна лежать и думать лишь о нем?

И плакать каждый час? А одолеет

Природу сон - дрожать от страшной грезы

О нем и вскакивать в испуге? Это ль

Неверной ложу значит быть?

В высшей степени знаменательна здесь следующая черта: Имоджена ни минуты не верит, что Постум действительно считает ее способной на измену. Она иначе объясняет себе его непостижимый при других обстоятельствах образ действий.

...Римская сорока,

Расписанная матерью своей,

Опутала его.

Но это малоутешительно для нее, и она просит Пизанио, решившего дать ей пощаду, скорее зарезать ее, так как жизнь потеряла для нее отныне цену. Когда она хочет обнажить грудь для удара, следуют эти восхитительные строки:

Вот грудь моя! Что это? Прочь, не нужно

Ей никакой охраны - пусть она

Покорна будет, как ножны. Что это?

А, письма Леоната! Вы теперь

Не ересью ли стали? Вы сгубили

Мою святую веру. Прочь отсюда

Вам не лежать у сердца моего!

С тем же тщанием, вернее сказать, с тою же нежностью Шекспир углублялся в ее природу на пространстве всей пьесы, ни на миг не упуская ее из вида, любовно прибавляя к ее образу штрих за штрихом и напоследок представил ее, как бы шутя, солнышком пьесы. В последней сцене драмы король говорит:

У Имоджены Постум бросил якорь,

Она же, как зарница, обращает

Свой взор на братьев, на меня, на мужа.

На каждого луч радостный бросая

И каждому с особым выраженьем.