Шекспир, Жизнь и произведения

Но, помимо того, это поистине слова самой мудрости о соотношении природы и искусства. Это искусство, которое само есть природа, это искусство Шекспира. В этой краткой реплике мы читаем свод его эстетики. Его идеалом была поэзия и поэтическая дикция, которая не удалялась бы ни в одном пункте от того, что Гамлет называет "скромностью природы". Если и сам он, особенно в ранней молодости, не мог не заразиться пристрастием своей эпохи к искусственному, то все же он постоянно преследовал его своей насмешкой. С того времени, как впервые он осмеял эвфуизм в "Бесплодных усилиях любви" и в репликах Фальстафа, он не переставал изо всех сил издеваться над ним, особенно же там, где он заставляет говорить придворных. Точно так же и здесь, в манерно-напыщенных поэтических речах, которые он влагает в уста придворному штату.

В первой сцене пьесы Камилл, восхваляя Мамилия, говорит:

Те, что ходили на костылях в день его рождения, желают жить, для того, чтобы видеть его возмужалость.

На это Архидам отвечает с иронией:

А разве без этой надежды были бы не прочь умереть?

Камилл вынужден сделать шутливое признание:

Без сомнения, если бы не было других причин, привязывающих их к жизни.

Гораздо более в комическом виде представлен придворный стиль в последней сцене пьесы, где третий придворный описывает встречу короля с возвращенной ему дочерью и поведение при этом свиты. О Паулине он говорит.

Один ее глаз как бы опускался вследствие горя о потере мужа, другой, напротив того, весело глядел кверху, потому что исполнилось пророчество оракула

Комизм его дикции достигает своей наивысшей точки в следующем обороте речи:

Но самою ценною чертою всего совершившегося, ловившую мой глаз, как на удочку (вода в нем проступила - хоть и не рыба), было то, что когда говорили о смерти королевы, король открыто при всех повинился в ней, сказал, как это произошло, видно было, как врезывался в сердце дочери этот рассказ, и как, наконец, переходя от одного знака печали к другому, с восклицанием "ах!" зарыдала она, как мне казалось, кровавыми слезами, мое сердце тоже сочилось кровью, это я знаю наверно. Самый окаменелый из присутствовавших изменил при этом краску в лице; многие упали в обморок, все были глубоко опечалены. Если бы весь мир мог присутствовать при этом зрелище, печаль сделалась бы всемирной.

Едва ли нужно распространяться о том, что дикция этого третьего придворного не была санкционирована эстетикой Шекспира.

В противоположность подобным вещам искусство в дикции Пердиты - чистая природа; она до такой степени чуждается всего искусственного, что даже не хочет сажать садовых цветов.

Как не хотела б нравиться сильнее

Румянцем лживым, и чтоб тот румянец

Тому, кто просит о руке моей,

Приманкою служил.

Немного найдется мест, где можно было бы так, как в ее репликах, удивляться необычайному знанию природы, которое обнаруживает Шекспир. В сцене, где она раздает цветы, замечательна не только поэзия выражений, но и тесное общение с природой. Она говорит (IV, 3)

Шалфей, лаванда, мята, майоран

И ноготки, что спать ложатся к ночи

И просыпаются в слезах с восходом

Она дает понять, как прекрасно она знает, что нарциссы в Англии цветут уже в феврале и в марте, тогда как ласточки прилетают лишь в апреле, когда произносит следующие строки:

О Прозерпина! Если б подобрать

Все те цветы, что побросала ты,

Испуганная, с колесницы бога

Плутона на землю! Все те нарциссы,

Что раньше ласточек своей красой

Блистают в мартовских ветрах, фиалки

Те, что темней ресниц Юноны, слаще

Цитеры груди, тот подснежник бледный,

Безбрачно умирающий до срока,

До наступленья Фебовых лучей,

Болезнью девушек, у нас нередкой;

Отважных буквиц, ландышей душистых

И всяких лилий, тоже королевских,

Их не достало б мне, чтоб разукрасить

Тебя, мой милый друг, чтобы осыпать

Всего, всего!

Флоризель. Как мертвого в гробу!

Пердита. О нет! На ложе счастья, где любовь

Играя возлегает, не как тело

Безжизненное, - а когда б и так,

Тогда не с тем, чтоб хоронить, но чтобы

Покоиться со мной рука в руке.

Ответ Флоризеля с красноречием влюбленного описывает ее прелесть:

Все, что ты сделаешь, то будет хорошо.

Когда ты говоришь, тогда желаю,

Чтоб вечно говорила; запоешь,

И мне хотелось бы, чтоб при хозяйстве,

Покупке и продаже, при молитве,

Ты все бы пела...

Этой прелести соответствует у Пердиты гордость и твердость духа. Когда король грозит отхлестать ее красоту терновником, если она осмелится удерживать при себе его сына, она, считая все потерянным, тем не менее отвечает ему:

Не испугалась я, хотела говорить,

Сказать ему, что не другое солнце,

А то же самое влияет с неба

На двор его блестящий и лачугу,

В которой мы живем.

В изображении отношений между Флоризелем и Пердитой есть некоторые особенности, не встречавшиеся в юношеских произведениях Шекспира и повторяющиеся в том способе, каким в "Буре" обрисованы Фердинанд и Миранда: известная отчужденность от света, известная нежность к тем, кто еще полон надежды на счастье и стремится овладеть им, некоторого рода отречение от мысли достигнуть этого счастья для самого себя.