Шёл разведчик по войне

Под обращением подписи знаменитых жительниц Ленинграда: профессора Мануйловой, поэтесс Анны Ахматовой и Веры Инбер, артисток Мичуриной — Самойловой и Тамары Макаровой, домохозяйки Ивановой, первой женщины награждённой за тушение вражеских зажигалок.

Мише их имена ничего не говорили, стихи он читал лишь те, что задавали по школьной программе, лица актёров запоминал по именам или фамилиям сыгранных ими героев. Но слова обращения отнёс и к себе. Ему уже одиннадцать лет и он мужчина. Оглядел прохожих. И теперь увидел в них не только усталость и замкнутость, но ещё волю, непреклонность, решимость и уверенность. Уверенность в том, что и эту беду наша страна переживёт.

Затолкал в брюки выбившуюся рубашку, поправил матерчатую сумку с небогатым пропитанием, попробовал глянуть на себя со стороны, похож ли и он на других защитников Ленинграда. Вышло — похож. И перенимая у встречных твердую, собранную походку двинулся дальше.

В парках, скверах и других более или менее подходящих местах группы людей в военном и в штатском, с оружием и без него проходят науку обороны. Учатся штыковому бою и стрельбе. Но в городе не постреляешь и потому прицелившись в лист фанеры, доску или кирпич «всухую» щёлкают бойками по пустому патроннику. Однако командиры и при такой стрельбе видят ошибки и раздражённо, видимо, от усталости повторять одно и то же, выговаривают: «Да не дергайте вы так! Сколько можно говорить! На спуск надо нажимать плавно, одним равномерным движением. От дерганья ствол отклоняется вправо. Будете в Германию целиться, а пули на Северный полюс полетят!» Учатся перевязывать раненых, надевать противогазы и себе и тем же раненым.

В саду МОПРа[4] возле недавно настроенных для тренировок деревянных домиков идут учения по тушению зажигалок. Пожарные в брезентовых костюмах перед строем вытянувшихся в одну шеренгу стариков, женщин и школьников воспламеняют зажигательные бомбы. Длинными, похожими на кузнечные, клещами хватают их, бросают в бочки с водой или засыпают песком, гаснуть там смиренно и безопасно для города, для жителей его и имущества его. За ними те операции повторяют выходя из шеренги обучаемые. Особенно стараются мальчишки — школьники. И наверное от усердия у них получается ловчее и быстрее, чем у остальных.

Там же, на аллее, тянущейся вдоль улицы Третьего Июля[5], разновозрастная и пестро одетая, но поголовно подпоясанная ремнями группа человек в тридцать учится строевому шагу. Невысокий командир её с сержантскими кубарями в петлицах выгоревшей чуть не до бела гимнастёрки, единственный человек в военной форме, по южному гхэкая и нажимая на «о» кричит:

— Взво — од стой! Нале — ву! — И дальше одной фразой, без пауз. — Рота ровнясь! Рота смирно! Боець Голубыв вытти из строю! Тры нарада на работу! Стать у строй!

Боец Голубев не только не вышел из строя, но и шелохнуться не успел, как командирский голос повёл внимавших и подчинённых ему людей дальше.

— Баталь — ён напра — ву! С места… С песнь — ой… Шаго — ом… Арш!

Военные люди в штатском пошли, не стройно, но старательно припечатывая к дорожке каблуки и подмётки, и запели ещё незнакомую Мише песню:

Вставай, страна огромная,

Вставай на смертный бой

С фашистской силой тёмною,

С проклятою ордой…

А Миша так и не поняв, чем провинился боец Голубев, и даже не увидев, кто он, забыл о нём и пошёл дальше, поеживаясь от слов песни:

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна

Идёт война народная,

Священная война.

Лица у всех встречных, и у военных, и у штатских худые, серые, усталые; сжатые губы, озабоченные глаза, взгляд их сосредоточен и направлен внутрь, вглубь себя. Разговоры, если случаются, немногословны. И в основном, о войне. И усталый, ещё не ведающий своей судьбы Миша, одолевая усталость, идёт по не менее усталому и так же не ведающему предстоящей блокадной судьбы Ленинграду.

Возле домов, в незанятых под огневые точки подворотнях, стоят девушки со звездочками на беретах, с красными повязками на рукавах и с противогазными сумками через плечо. И забыв о своих объектах смотрят на южную половину неба: оттуда резкий, бьющий по ушам грохот зенитной пальбы, там умело лавируя между аэростатами и удачливо уклонясь от зенитных хлопков, юлит немецкий истребитель. Прохожие, кому позволяет время, останавливаются посмотреть, чем закончится фокусничанье немца. И кто остановившись, кто на ходу, даже женщины, посылают ему злые и очень злые пожелания и грозят кулаками.

Уменье немца подвело или забыл он, что нельзя судьбу искушать и за то удача от него отвернулась, — зацепился самолет крылом за трос аэростата, тут же и залп зенитки подоспел. И за криками ленинградцев: «Ура!», развалился самолет на части и летчик полетел вниз вначале комком, а затем завертело его, закрутило, распластался, раскинул руки и ноги во все стороны. Может быть ранен был, или контужен, а может и мёртв уже, но так и не раскрыв парашюта, пропал за крышами домов.