Шёл разведчик по войне

— Мать с того дня заговариваться стала. «Я, — говорит, — виновата, собственных детей на смерть послала». А после совсем головой повредилась. Знакомые, которые с ней работают вместе, говорят, стоит у станка, как не живой человек, а будто машина какая. Работу всю делает, без брака и ошибок, а о чём другом заговори, ничего не понимает. Закончится смена, посидит у огня, у них в цеху из двухсотлитровой бочки что — то вроде большой буржуйки сварено, погреется, кипяточку попьет, передохнет, сил наберётся, чтоб в столовую на третий этаж подняться. Поднимется, пообедает и на другую смену остается, или на сборку идёт, так и работает до изнеможения. А если не работает и силёнки хоть слабенькие остались — ходит по развалинам, Кирюшку с Танюшкой ищет. Походит по развалинам, покличет их, поплачет и обратно на завод. Воду в столовую носить помогает, или дрова пилить. Тяжело им, женщинам. Одно ведро по двое носят, а дрова, охапку в одиночку не донести, столовая у них, я уже говорил, на третьем этаже, становятся цепочкой, и как по конвейеру, по полену передают, на большее сил нет. Домой почти не ходит. Дома одна, дома холодно. Спит в цеху. Ящики составит, мешок с ветошью под голову, на себя старый войлок обивочный натянет. Так и спит.

— Эвакуировать бы надо, — подсказал подполковник.

— Никак не уговорить. А насильно… Сама не своя становится, кричит, плачет, на людей бросается. Никуда, говорит, без Кирюши и Танечки не поеду. И на заводе её ценят, работает хорошо и безотказная, её и просить — то не надо, сама работу ищет. За это ей то сои, то соевого молока без талонов выделят, а иной раз и премию, дополнительный талон на обед дадут…

Мальчишка остановился, подобрал возле воронки два камешка — кругляша, обернулся к окопу и тихонько постучал камень о камень.

Солдат, уже докуривший, насторожился, прислушался. Через некоторое время опять стук. Часовой вытянул шею в сторону нейтральной полосы, поправил, чтоб удобнее было стрелять, автомат, снял его с предохранителя.

— Что — нибудь не так? — полюбопытствовал подполковник.

— Вроде стучал кто — то, потихоньку…

— Да? Тогда тихо стой, не шебарши ногами. Вместе послушаем. — Подвинулся ближе к часовому, и, как бы ненароком, отвёл ствол его автомата в сторону.

Послушали. Стук не повторился.

— Показалось. Или ветер скатил, — решил подполковник. И вернулся к рассказу часового. — Жуткая история, что говорить. Война, она не только героизм выявляет, она и мерзость человеческую с изнанки наружу выворачивает. Ну ладно, смотри тут…

— Есть, смотреть. Товарищ подполковник, можно Вас попросить…

— Что? Ещё папироску?

— Нет. То есть, если угостите, не откажусь. Я о другом попросить хотел. Мало ли, будете у нас в подразделении, не рассказывайте про то, что я Вам сказал. Про мать. И про всё остальное. Не хочу, чтобы про неё плохо думали. И служат у нас не только ленинградцы, зачем им про таких нелюдей знать…

— Зовут тебя как?

— Виктор. Рядовой Виктор Симахин, — на всякий случай поближе к уставу отрекомендовался солдат.

— Не скажу, Виктор. — Пообещал подполковник и раскрыл портсигар. — Возьми, парочку возьми. Но с условием, выкуришь, когда сменишься. Договорились?

— Так точно.

— Смотри здесь.

Подполковник прошёл по окопу, потихоньку, чтоб не стукнуть и не брякнуть, убрал ящики-приступки за окоп. С полчаса ещё походил нервничая и прислушиваясь: как там? И, вслушавшись, ненадолго послаблялся в нервном напряжении. Опыт ему подсказывал — беспокоиться пока не следует: огонь со стороны вражеских укреплений вёлся ровный и спокойный. Значит, немцы ничего не заподозрили.

Поёжился. Но шинель так и не застегнул, лишь защепил пальцами на груди. Вернулся в блиндаж.

Симахин подошёл к ходу сообщения и предположил:

— Наверно кого — то с той стороны ждут. Особист уже в который раз из блиндажа выскакивает, будто покурить.

— Нам дал покурить — и спасибо. А ждёт кого или не ждёт, то его забота, — отозвался более практичный и менее любопытный Никола.

На пересечении двух пулемётных трасс, мальчик повернул и пополз ориентируясь на ту, что прежде шла сбоку под углом. Она вывела его к завалу камней. Протиснулся в щель между валунами — ему, невеликому ростом, там можно было достаточно просторно разместиться.

Но здесь ещё холоднее, не только холодный воздух, но и промёрзшие камни вытягивают тепло из тела.

Мальчик осторожно, чтобы не поднять шума, достал из торбы сухарик, втолкнул за щёку. Сел на торбу, поглубже натянул ушанку с завязанными под подбородком ушами, скрестил руки на груди, засунув ладони под мышки, склонил голову, стараясь дышать за ворот пальто. Так тепло меньше расходуется. Затих, и не отрываясь взглядом от лаза стал медленно и аккуратно рассасывать сухарик. На дольше хватит и риска меньше — если сильно сосать, то зубы быстрее расшатываются и кровь из дёсен идёт.

Начало лета 41–го