Шел старый еврей по Новому Арбату...

Равным образом и Российский Государь, ежели против меня, Богдыхана, войска свои пошлет, то такая же предстоит им невозможность, ибо сторона здесь жаркая, Российские же люди не обвыкли к оной и могут напрасно помереть.

А хотя б что друг у друга и завладеть могли, невеликая в том прибыль, ибо в обоих государствах земли множество…"

Как просто было тогда!

Земли множество: поселяйся, где захочется. Климаты невозможные для каждой стороны: эти померзнут на холоде, те спекутся на жаре.

"Да и за что нам ссориться?.."

А тут…

Когда бок о бок…

В привычном климате…

Причин к неудовольствиям предостаточно…

Это присказка, а сказка – она про Артура и Махмуда.

Артур жил в Бейт-Лехеме.

Иными словами, в Вифлееме.

Он появился у нас четверть века тому назад, когда обживали новую квартиру. Ту самую, в которой теперь живу.

Молодой. Улыбчивый. Привлекательный. Закончил обучение у столяра, открыл свою мастерскую, очень старался угодить.

Кухонные шкафы вышли на славу. Бежевого цвета, углом на две стены, с отделениями понизу и полками поверху, где разместилась всякая всячина.

Артур гордился своим творением, сфотографировал его в подробностях, чтобы вставить в пустой пока что альбом, соблазнять будущих заказчиков.

Мы к нему ездили, к Артуру, в Бейт-Лехем (в переводе с иврита – Дом хлеба), заходили попутно на местный рынок, покупали фрукты с овощами, – тогда это было возможно, в те вегетарианские времена, сегодня бы не решился.

Артур женился на красавице, которой тоже гордился, ее портреты вставлял в другой альбом, чтобы показывать родственникам и знакомым.

Они ожидали первого ребенка, и Артур сказал:

– У меня будет трое детей, не больше. Как у евреев. Дам им хорошее образование. Тоже как у евреев.

Махмуд живет возле Хеврона.

Название деревни мне неизвестно.

Он появился на нашей улице, когда строили дом. Было ему около семнадцати: худой, увертливый, молчаливый, ко всему присматривался, как оценивал. Умением особым не располагал, у распорядителя работ был на посылках.

Махмуд так и остался худым, приглядчивым: прижился на нашей улице, исполняет работы, которые потребуются, ни от чего не отказываясь. Раз в году звонит в мою дверь: это значит, подступила осень, и он принесет сейчас лестницу, влезет на крышу, вычистит желоб для стока воды перед сезоном дождей.

– Ты почему, – любопытствует, – второй раз не женился?..

Потом мы беседуем.

Я интересуюсь, Махмуд рассказывает.

У него шестеро детей, но он на этом не остановится. Внуки у Махмуда на подходе, правнуков будет неисчислимое множество – Артуру за ним не угнаться.

Мы, евреи, не избалованы сочувствием того и другого, посочувствовали бы друг другу.

Артур – араб-христианин.

Махмуд – араб-мусульманин.

Мусульмане разрастаются семьями, и христиане – будто их выдавливают – уходят из деревень в города. Из городов перекочевывают в другие страны.

С земли, которую не поделить.

Артур ушел из Бейт-Лехема. Иными словами, из Вифлеема.

Махмуд ожидает двойню.

10.

Ушер Кипнис, прозорливый еврей из Тбилиси…

…не переносил советскую власть.

Двадцать второго июня сорок первого года, в первые часы войны с немцами, он ее признал, эту власть. Девятого мая сорок пятого года, в день Победы, признание взял обратно.

Это он, потомок хасидов, поучал сына:

– Только глупые люди задаются вопросом: каков стакан? Наполовину полный или наполовину пустой? Возьми этот стакан, вылей содержимое в бокал для благословения субботы и праздников – начнет переливаться через край.

Наполненная у хасида жизнь, переливается через край – по отцу и я из хасидов.

"Плохо – это теперь плохо, а хорошему конца нет…"

Птицы в разноголосицу – я вникаю.

Травы пробиваются к свету – их приветствую.

Солнце опускается за горы – взглядом поспешаю следом.

Они мне интересны – птицы, солнце, травы в изумрудной зелени, смолистые ароматы с гор, засаженных пиниями.

Они мне доверяют.

Вечер.

Крыша напротив.

Воронья сходка на ее коньке – десятка полтора, не меньше.

Недвижные силуэты на блеклой голубизне заката, словно вырезаны из черной бумаги, вглядываются в краешек солнца над горами, который не удержать.

Улетают в ночь, отяжелевшие от раздумий, но остается одна, оцепеневшая, завороженная полнолунием, не способная одолеть наваждение.

Тоже остаюсь на балконе, созерцатель закатов.

Только я – дурак набитый,

Простодушный, как коза,

Удивляюсь, как ребенок,

И смотрю во все глаза…

Это не я сочинил.

Юз Герштейн.

Зацветает по весне апельсиновое дерево, провисают плоды по осени – чудо оранжевое, на которое не наглядеться.

Выхожу из дома, вижу: сосед забрался на лестницу, обрывает апельсины с веток, один за другим.

– Не трогал бы, – прошу. – Красу несравненную.

Смотрит с лестницы. Не понимает.

– Я, – говорит, – их люблю. Я, – говорит, – их давлю. Из них сок замечательный.

– Принесу тебе апельсины – обещаю. – Хоть пять. Хоть десять килограммов. Только эти не обрывай.

Огорчился.

Ушел.

Гулял без удовольствия.

Через час возвращаюсь – остался на дереве пяток осиротевших апельсинов, на самой его макушке.