Шел старый еврей по Новому Арбату...

Начитанный слабоумный с раздутой головой шагал в приплясе по тротуарам, шлепая по асфальту битым ботинком, вычитывал вслух рекламы на крышах, объявления на стенах, печатные и непечатные выражения на заборах.

Это был городской юродивый в обносившейся одежде, несуразный телом и разумом, напускавший на себя несусветную дурь. Его сторонились из-за выкриков, в которых улавливали скрытые поползновения, а также из-за запахов смердящего тела. Даже Сиплый с Сохлым затруднялись ходить за ним, требуя дополнительное питание за вредную для дыхания службу.

Шел – оповещал встречных:

– Вода закипела. Пора кидать макароны...

Остерегал поперечных:

– Рай закрыт. Все ушли в ад...

Шнурки волочились по земле, словно развязались сами собой, свидетельствуя о неряшливости их владельца. На самом деле он никогда их не завязывал, чтобы в единый миг сбросить ботинки и убежать налегке, в одних носках. Наделенный немалым разумом, он сознавал, что лучше ходить босиком, дабы не терять время на сбрасывание обуви, но это наводило на мысль о преступном намерении, чего никто в городе не мог себе позволить. Будучи ума выдающегося, он сознавал, что убежать некуда, даже босиком, негде схорониться, а потому носил в кармане гребешок и зубную щетку на случай внезапного задержания.

Лишь прозорливцу дано стать юродивым.

Отмстителю за утеснения.

Пришел домой, запер двойные двери, занавесил окна тяжелыми портьерами, и раздутая его голова приняла обычные размеры, тело и одежды заблагоухали свежестью майского утра. Сел в кресло, раскрыл недозволенную книгу, читал, раздумывал, нашептывал в уме укоризны:

– Старое истлевает, новое не проявляется… Повсюду скрежет ненависти, бормотанье злобы и зависти, люди служат своему чреву, боязливы и малодушны…

В дверь постучали.

Быстро захлопнул книгу, раздул голову до нужной величины, завопил шутейно на два голоса:

– Хозяин дома?

– Дома.

– Гармонь готова?

– Готова.

– Можно поиграть?..

На пороге встал мужчина с петухом.

– Здравствуйте, – сказал Штрудель.

– Здравствуйте, – сказал петух. – Вам привет от Томаса Мора. Из шестнадцатого века.

– Я вас не знаю! – вскричал. – Вы провокаторы! Подосланы вражеской разведкой...

Петух произнес без выражения:

– «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопия». Томас Мор. Сын Джона Мора, джентльмена.

Слабоумный сразу поверил. Слеза блеснула в глазу:

– Я ждал… Господи, как я вас ожидал!

Петух сообщил:

– Вас не забывают. О вас думают.

– Я верил… Я так в это верил под личиной юродства! Скоро ли придет освобождение?

– Нет, – ответил. – Нескоро. Щит спасения выставлен, день избавления назначен, только кому он достанется?

Штрудель был сердобольным. Штрудель сказал так:

– Не слушайте его. Освобождение близко. Оно за углом.

– Не вмешивайся в естественный исторический процесс, – прошипел петух и ткнул в ногу клювом. – Кому сказано!

Но юродивый уже поверил Штруделю. Прижал книгу к груди, воскликнул в восторге:

– Я знал! Верил в страну за углом! В ее благородные идеалы! И вот же… Вот… Вы оттуда?

Кавалер ордена Золотого Гребешка ответил с присущей ему уклончивостью:

– Мы отовсюду.

– Подробности! Умоляю в нетерпении!..

Петух скривился в небрежении:

– Будут тебе подробности.

Забубнил по необходимости:

– Утопия, остров вольности. Где города обширные и великолепные, числом пятьдесят четыре. Где обитают народы, послушные законам; блага принадлежат всем на том острове, и каждый пользуется ими по потребностям. Там рабочий день – шесть часов телесных усилий, остальное время для утонченных бесед, вольных занятий науками и искусствами, – в этом, по их мнению, заключается счастье жизни.

А юродивый – с беспокойством:

– Шипит ли страх в уши? На том острове?

– Не шипит, – ответил петух. – Жизнь без страхов, смерть без мучений. Ибо миновало время задержаний с усекновениями.

– Тупость, наглость, торжествующая бездарность, – что с этим?

– Нет этого. Не наблюдается. Некогда грубый и дикий, тот народ превосходит других по культуре и образованности.

– С какого возраста допускается свое суждение иметь? На том острове? С семидесяти, с девяноста лет?

– В любом возрасте не возбраняется. Хоть полезай на крышу, кричи, что пожелаешь.

– Правитель! Каков там правитель? Не в ненасытстве ли алчном?.. Говорите! Не мучайте!

– Правитель у них строгих правил, с просвещенным умом, – сообщил петух. – Человек благородной скромности, с голосом негромким, речью неспешной, в неусыпных заботах о разумном устройстве общества и наилучшем состоянии жителей. А также в мире с сопредельными народами.

– Вы там бывали?

– И не раз. Народ тот свободен. Государство процветает.

Юродивый рухнул в кресло, сгорбился, зашептал с надрывом:

– Что я могу сказать на это? Что?.. Разве словами Томаса Мора: «Я более желаю этого, нежели ожидаю»… Уходите. Пожалуйста. Буду горевать в мечтаниях…

4

Они оказались на улице, и петух промолвил:

– «Нет ничего приятнее, чем выдумывать иные миры. Забываешь, до чего непригляден мир, в котором ты обитаешь».

Штрудель насупился:

– Откуда ты взялся, такой образованный?