Шелест гранаты. Издание второе, переработанное и дополненное

«Смело!» — синхронно подумали спортсмены и зрители (любой из них допускал присутствие на стадионе «телеграфиста»). Такая редакция популярной песни была тем более небезопасна для барда, что авангард советской молодежи — ленинский комсомол — уже с позором исторг его из своих монолитных рядов. Его, как обладавшего громким, хотя и омерзительного тембра голосом, назначили в «группу скандирования» на конференцию. Он притомился слушать всю ту ахинею, которая в течение нескольких часов неслась из президиума и с мест и, когда «фанера» метнула «Интернационал» во вставший в едином порыве зал, в полном соответствии с полученными инструкциями, заорал: «Ленин! Партия! Кам-са-мол!», вложив, однако, в этот вопль столько накопившейся дурной энергии, что сидевшая в президиуме секретарь райкома зашипела на вожака институтских комсомольцев: «Ваш человек во втором ряду — пьян! Вы что, не понимаете: он нам конференцию срывает, превращает ее в балаган!» Вожак не был сволочью, знал о ложности обвинения, и даже потом попытался свести последствия к «строгачу с занесением», но был на заседании бюро подавлен «главным калибром» — ленинской цитаткой: «формально — правильно, а по существу — издевательство!»

Подобные экзерсисы впоследствии привели к увольнению глашатая. Хотя причиной увольнения в трудовой книжке было указано «собжелание», он посчитал себя обиженным и послал в известном направлении весь институт. Ну, если точнее, мог бы — весь, при благоприятном стечении обстоятельств. Получив в бухгалтерии расчет и «раздавив» с приятелями отвальную, диссидент взял телефонный справочник, и стал набирать подряд номера:

— Товарищ А?

— Да-да, слушаю вас…

— Пошли вы на х…!

Следовал отбой, и аналогичная рекомендация давалась следующему абоненту. Метод обладал новизной, но реализовать его в условиях, когда все разговоры прослушивались, было затруднительно. Через несколько минут отключенный телефон замолчал. «Посылатель» весьма ускоренным шагом двинулся к проходной и успел ее миновать. С повторным включением телефона у начальника отдела были значительные трудности…

…Трибуна политически дурно пахнувшие перипетии обошли стороной: карты он, следуя заветам Ильича, презирал, в любви также придерживался строгих нравственных принципов, а потому в одиночку алкашествовал в своем «нумере»…

…Примерно через час под окнами нашей гостиницы раздался мат, топот ног и клич знакомого голоса: «Ребята! Ребята!». Мы выбежали из гостиницы и от рева Трибуна: «Я — ОСВОД[68]

!!! Да я вас всех пополам перережу!!!» застыла кровь в жилах не только у нас: шобла местных расползлась, как говно на вешнем дожде.

С раскрытым ножом, Трибун попытался неправильными зигзагами преследовать позорно ретировавшихся, но вскоре силы остались лишь на сопровождение убегавших раскатами мата. Наш ученый, шмыгая окровавленным носом, поведал о том, как оригинальные изделия вызвали подозрения окрашиванием пальцев, простыней, но паче — соответствующих органов в счастливые детские цвета: за пару часов в крем существенно диффундировали из резины красители. Ссылки на то, что «это — китайские» девушки не сочли убедительными. «Икспидиция» закончилась выдворением из покоев, но — без задушевно приготовленного к употреблению спирта. Главный лозунг момента: «Спасти народное добро!» был с неодобрением встречен местными, вниманием коих женское общежитие тоже не было обделено.

Надо было выручать водителя. Его нашли по уголовному мату в кустах возле общежития. Плача, он отползал, как штрафник, подорвавший вражеский дот — оставляя кровавый след. Сквозь слезы, водитель рассказал, что блюстители порядка прибыли к месту грозной сечи с опозданием и никого не повязали, но наш грузовик угнали. Опрос страдальца был прерван репликой явно нетрезвого гражданина, высунувшегося из окна общежития: «Что, дружков своих привел?

Заходи, мы тебе очки-то поправим!» Реплика адресовалась ученому и не показалась убедительной, поскольку гражданин, согнув руку в неприличном жесте, очень уж поспешно отступил от окошка. То, что намеревались «поправить», функционировало в режиме монокля: одно стекло было выдавлено (вероятно — ударом кулака). Отсутствие стекла дало возможность увидеть, что ученый начал часто моргать: вероятно, он формулировал ответ, но его опередил водитель — неожиданно сильным, хотя и визгливым, голосом стал информировать притихшее общежитие о грядущем. Из немногих нематерных слов следовало, что обитательницы общежития и их посетители вскоре будут «поставлены на бабаночки», а некто Жирный — «пришит» с прямо-таки оргастическим упоением. Строились и планы глумления над могилой Жирного. Уже уводимый под руки, водитель с визгом метнул в общежитие камень, но не добросил. Не знаю, как подбирали натурщиков грековцы[69] при написании серии картин «Проклятье палачам!», но с таким накалом страстей им вряд ли приходилось иметь дело.