Шели. Слезы из Пепла

Сейчас смотрел, как рабыня спит на коврике, словно собачонка у ног хозяина, исполосованная его когтями, со следами укусов на сочных бедрах. В пьяном угаре ужасно похожая на Шели и демон, пошатываясь подошел к рабыне, опустился на корточки, погладил волосы кончиками пальцев.

— ШелИ…, - произнес с ударением на последнюю букву, погладил рану на плече, чувствуя, как саднит в груди, как внутри все переворачивается и кровоточит.

Улегся рядом на ковре и наконец-то заснул. Утром приказал заклеймить новую рабыню огненным цветком и оставить у себя в покоях. Если выпить достаточно пойла, то можно представлять себе Шели и ненадолго получать удовлетворение.

С каждым разом уродуя ее все больше за то, что не так пахнет, не так стонет, фальшиво кричит его имя и не кончает с ним. За то, что ее глаза смотрят иначе.

За то, что не может заменить ему ЕЕ. Никто не может.

Но несмотря на это он придумал ей имя и решил, что долгоиграющий заменитель ему не помешает. Шир — за то, что оглушительно орет под ним песню боли, когда он полосует ее тело когтями и терзает сутками напролет.

Но она терпела ради еды и дорогих подарков, ради того, чтобы остаться в живых, а он получал свой суррогат, разъяряясь с каждым днем все больше и понимая, что рано или поздно прикончит рабыню. Суррогата надолго не хватит, потому что оригинал слишком близко и дразнит своим присутствием настолько невыносимо, что хочется выть и орать.

По городу уже разносились слухи, что у Аша новая игрушка с постоянным статусом, а ему было наплевать. Пусть болтают. Заодно и эта сука будет знать, что не только она удостоилась великой чести. Что он нашел ей замену.

Днем он выезжал с дозором к Пустоши, продумывая тактику нападения на Тартос.

А по ночам напивался до беспамятства и засыпал на мягких шкурах прямо на полу, неподалеку от рабыни, которая всю ночь скулила от боли, восстанавливаясь после нанесенных им травм.

Иногда, когда спиртное не брало, он вышвыривал ее в коридор и оставлял там, чтобы не видела, как он крушит все в комнате, как ломает пальцы о стены и дьявольским усилием воли сдерживается, чтобы не пойти к Шели. Не вломиться в ее спальню и не убить только за то, что не может успокоиться и с каждым днем дышать все труднее и яд ненависти раздирает вены и нервы. Ненависти к себе, за то, что все так же ее хочет, все так же дико, по-звериному, любит.

Но Аш понимал, что это ненадолго. Его терпения не хватит, рано или поздно он ворвется в покои маленькой лживой суки и возьмет ее, а может даже убьет, а потом сам сдохнет от тоски. Потому что пока она жива у него по-прежнему все еще есть смысл. Тварь, никак не получается не думать о ней. И увидеть хочется до скрежета, до боли в груди. Ломка с каждым днем все сильнее и его скручивает от этой дикой потребности.

Нужно убрать Шели подальше с глаз, подальше от соблазна, к низшим, в дома у каменоломни. Пусть работает, расплачивается за то, что жива и здорова.

На утро, после принятого решения, смотрел, как её уводят и чувствовал, как вместе с ненавистью все еще саднит в груди только от взгляда на ее волосы, на хрупкую фигурку, на походку…Идет, как королева, с высоко поднятой головой. В ошейнике, который до мяса натер нежную кожу, в разорванной одежде с тем самым позорным клеймом, и он почти физически ощущает похотливые взгляды ее стражников. Для них это клеймо, словно сигнал к действиям. Но они не посмеют, он приказал не трогать, только заставить работать.

Пусть стирает с прачками, дать самую тяжелую работу, как у самых низших рабов. Чтоб поняла, кто она такая, чтоб опустилась ниже, чем была раньше, чтоб почувствовала какого это падать вниз, в болото, превращаться в грязь и пыль.

В пепел.

Глава 12

Я вытерла пот со лба тыльной стороной ладони, стараясь сдержать стон усталости. Ноги зудели, а пальцы стерлись в кровь от нескончаемой стирки.

Мозоли лопались, покрывались корками и снова грубели. Я перевязывала пальцы кусками ткани, оборванными с моей же одежды, но они, естественно, намокали причиняя еще большие страданий. А работа не заканчивалась.

Казалось, меня заваливают ею специально, сбрасывая вещи в кучу возле душной каморки без окон с огромными чанами посередине, над которыми я уже почти сутки стояла, не разгибаясь, с куском мыла, после того как драила бараки солдат.