Шелк и кровь. Королева гончих

– Я так удивилась, когда узнала, что ты переспала с Беном, – щебетала Аманда так, словно говорила о погоде. – Я вообще странно свыкаюсь с мыслью, что ты проститутка. Мне казалось, они не такие… Ну, вульгарней… А тебя так даже и называть не хочется, ты такая тихая. Правда. «Слышал брань я, Но хуже нет для девушки прозванья.»7

– Замолчи, – устало отмахнулась Лавчайлд. Ей хотелось плакать. С Мишель она бы не стала даже говорить на эту тему, но Аманда была ей даже немного приятна… И Лавчайлд как прорвало: она села на кушетку, словно ноги ее вмиг онемели и начала плакать, сначала тихо, закрывая руками глаза, затем, громко, зажимая уже рот. Но тщетно. Только спустя несколько минут девушка смогла всхлипывать потише и попросила у Аманды сигарету.

– Но тебе же нельзя… запах…

Лавчайлд подняла на Аманду взгляд, и выражение ее лица – одновременно злое и страдающее, заставило Аманду вздрогнуть. Та беспрекословно протянула пачку сигарет.

– Ты даже вообразить себе это не можешь. В каждой компании помнят, что ты проститутка. Даже если ты одета приличнее, чем прочие женщины, все присутствующие смотрят на тебя, и, прежде чем заговорить, мысленно повторяют: она – шлюха. Никто не забывает об этом. Ни на секунду. И ты сама – тоже не забываешь. Как только выходишь в общество.

Лавчайлд с трудом закурила: пальцы дрожали и не слушались, соскальзывая с колесика зажигалки. Когда же ей наконец удалось прикурить, несколько минут Лавчайлд молчала. Только когда от сигареты осталось меньше трети, она заговорила:

– Ты, должно быть, из богатой семьи. Единственная твоя проблема – это твоя вонь, так? – она намеренно говорила грубо, ей хотелось, чтобы Аманде стало так же больно, как и ей. – А у меня все наоборот. Чудный запах самки и большие сиськи. Как думаешь, сколько путей у девчонки из трущоб в блистательном центре города?

Аманда пожала плечами.

– Ну, ты могла бы выучиться, получить профессию и пойти работать…

– Кем? – саркастически переспросила Лавчайлд. Губы ее дрожали. – У меня нет денег на то, чтобы учиться! Я заканчивала школу в трущобах, там не выдают грантов на университет!

Аманда попятилась. Искаженное страданием лицо Лавчайлд пугало ее больше, чем если бы оно пылало гневом.

– Ты могла бы стать горничной.

Лавчайлд ответила издевательским смехом, затушила сигарету прямо о столешницу, рядом с рукой Аманды и ее дурацким лабораторным журналом.

– Какая же ты дура. У тебя в доме когда-нибудь была горничная? Ты знаешь, что твой отец или брат ее трахал? Очнись, мы не в девятнадцатом и даже не в двадцатом веке, всю домашнюю работу выполняют машины! Даже в трущобах у каждого есть роботы-пылесосы начала века!8 Единственная работа, на которую ты можешь рассчитывать – это проституция. Перед тобой встает только один вопрос: как это называть.

– Извини! Я… Я ничего этого не знала, – промямлила Аманда, хлопая длинными ресницами глупых круглых глаз. – Я думала, это твой сознательный выбор.

Лавчайлд хотелось ее ударить. В этот момент она ненавидела милашку Аманду больше, чем Бена, чем Квинна и всех своих врагов вместе взятых.

– Если бы я только могла вырваться из этого порочного круга… Как плату, как прощальную цену я готова предоставить все, что угодно. Я готова выйти на площадь и разрешить сотне или двум мужиков отодрать меня, только если на этом заработаю достаточно денег, чтобы исчезнуть, сменить имя и внешность… и больше никогда не ложиться в постель из-за голода.

Аманда отвернулась, закрыв лицо руками.

– Ты омерзительна.

– Ты, со своим инфантилизмом, тоже.

Аманда срывающимся голосом прошептала еще одну строку из Шекспира: «И всем известен злой ее язык», что вызвало улыбку Ребекки. Она продолжала смотреть на острые лопатки Аманды, обтянутые зеленым шелком блузки. Когда девушка повернулась, ее лицо было красным.

– Знаешь, чему меня научил… – «Квинн», хотела Ребекка сказать, но не только же он. – Один парень?

А потом многие, многие после него убеждали ее в этом снова и снова.

– Мир без насилия и секса бесполезен, – Лавчайлд взглянула исподлобья. – Это основные пути достижения своей цели. Через шантаж или запугивание, но даже деньги не столь эффективны… Впрочем, деньги добываются и через первое, и через второе, разве не так?

Аманда попятилась.

– Зачем тебе сексуальная привлекательность? Чтобы отдаться парню под луной, а потом сыграть свадьбу в католической церкви и жить с ним в милом домике за белым штакетником?

– Нет, я вовсе не собираюсь… просто мама… «Мой долг святой – повиноваться старшим.»

– Да хватит уже! Поняла я, что ты, в отличие от меня, умненькая.

– Ох. Я знаю, – Аманда с трудом вдохнула. – Что секса и насилия нет только в детстве. Не надо держать меня за дуру. Но я хотела бы…

Ее слова заглушил горький смех Лавчайлд.

– Это у вас, богатеньких. А у нас в трущобах тебя начинают продавать, как только в рот начинает помещаться член.

Аманда охнула и снова отвернулась.