Шелк и пар (ЛП)

— Но так говорил мой отец, — стояла на своем Мина. В ней росла волна ненависти, но она не знала, что и думать. Что-то внутри — то самое, что годами следило за врагом, — подсказывало ей, что Бэрронс прав.

— Но говорил ли он о том, что конкретно, по его мнению, сделал Кейн?

Нет. Мина нахмурилась, вспоминая лежащего в постели отца, такого бледного, что она боялась, будто он увядает. Его терзала боль, несчастный часто кричал. Ближе к концу его приходилось привязывать к кровати.

— Его смерть явно не была естественной.

— Питер? — предположил Бэрронс.

— Если бы за этим стоял Питер, он вряд ли смог бы это утаить.

— Я его помню — зазнайка каких поискать. Наверное, ты права. Будь это он, разнес бы слух отсюда до самого Гринвича. — Бэрронс понизил голос. — Я помню тот день, когда ты сражалась с ним на дуэли за право наследования.

Не самый светлый день в ее жизни.

— Мне пришлось на это пойти. Он угрожал, как только станет герцогом, выдать меня замуж за жуткого Мартина Астбери, а мою мать отправить в сумасшедший дом. — На этот раз горечь прокралась в голос. — После смерти отца она была немного не в себе.

Это еще мягко сказано. Мать Мины словно лишилась жизни в день гибели Стивена. Смерть отца стала лишь первым шагом к рытью могилы. Жена пережила его лишь на три месяца, и за это в глубине души Мина никак не могла ее простить. Ведь в матери нуждался не только Стивен.

Арамина встала и подошла к окну. Она чувствовала себя так, будто ее кожу вывернули наизнанку. Герцогиня не собиралась настолько открываться Бэрронсу, и от этого ей было не по себе. Но, по крайней мере, гнев Лео утих.

— Так что, как видишь, я прекрасно понимаю, что значит потерять все. Это пройдет, пусть никогда и не исчезнет совсем. — Она провела пальцем по подоконнику, оставив в пыли след. — Всегда будет незримо присутствовать, будто призрак в комнате.

За спиной раздался шорох, затем тихие шаги. На плечи Мины упала тень. Хотя Бэрронс ее не касался, она чувствовала его присутствие, словно нечто теплое.

— Ты права, — прошептал он. — Веду себя, как ребенок.

— Нет, дело не… Тебе просто больно. — Она развернулась к нему лицом. — Прямо сейчас тебе больно, потому что те, кому ты должен быть дорог, не были рядом, чтобы тебя защитить. Или были, но не вступились за тебя.

— Зачем ты мне это говоришь?

У Мины защемило в груди.

— Потому что мне в свое время никто не сказал.

Герцогиня скрывала свою боль, однако та все равно таилась глубоко внутри. В каком-то смысле притворяться, что ничего не чувствуешь, было даже легче. Легче сосредоточиться на задаче и действовать шаг за шагом. Укрепить свой статус герцогини. Заслужить место в Совете. Затем сплотить движение гуманистов и дать его членам цель, к которой можно идти. Или же это все было лишь способом унять свою боль?

Мина с вызовом посмотрела на Бэрронса:

— Мы не враги, больше нет. Я не знаю правды о смерти отца, но… возможно, ты прав. Я достаточно хорошо изучила недостатки и слабости Кейна. Яд… не в его привычках. — Мина облизнула пересохшие губы. — Я тебя не предам. Никому ни слова не скажу о том, чем ты здесь занимаешься. Заявлю, что меня все время держали с завязанными глазами…

И тут Бэрронс соскочил с крючка. В глазах заполыхала ярость, он резко развернулся на каблуках.

— Господи, — горько усмехнулся Лео через плечо. — Знаешь, ты почти меня убедила, что тебе не наплевать.

— Бэрронс! Стой! — Мина кинулась вслед за ним, но он успел выйти и захлопнуть дверь.

Арамина в отчаянии сжала кулаки, затем беспомощно прижала ладони к двери. Судя по прерывистому дыханию, Бэрронс все еще стоял по другую сторону.

— Я говорила серьезно, — произнесла Мина, прислонив к полированному дереву лоб. — Каждое слово. Просто… я не могу тут оставаться.

«Ты не понимаешь. А я не могу тебе сказать».

Единственным ответом ей были громкие удаляющиеся шаги.

***

— Говорит, это не она, — сказал Лео, глядя в камин.

— И ты ей веришь? — поинтересовалась Онория.

Лео сжал и разжал кулаки, глядя на костяшки пальцев.

— Хочу верить. Возможно, частично в этом и проблема. Я не знаю, что правда, а что нет, если речь идет о ней. — В этом он никогда никому не признавался.

— Выглядишь усталым, — заметила Онория.

Скорее, выжатым как лимон. Лео уставился на искорки на решетке.

— Я годами мечтал об этой минуте. Лежал в постели и проигрывал в уме, как буду действовать: смотреть принцу в глаза и яростно отрицать, протестовать, или обзову его кретином. — «Боже». Лео устремил взгляд в потолок. Каким же дураком он был. — Но я не сделал ничего. Просто сидел. Не мог выдавить ни слова.

И ничего не чувствовал, если по правде. Сейчас, когда изначальное потрясение отступило, он словно оцепенел. Иссяк, словно утратил часть себя, но тяжелейшей потерей оказалась самая неожиданная.