Шелковый путь

— Скот разбрелся по тугаю. Бродят телята и быки, неизвестно чьи, совхозные или частные. Я не могу принять его.

Басбуха словно ущипнули. В общем, наговорили друг другу немало обидных слов. Наконец Малютка настоял на своем. Скот пришлось собрать для пересчета, взвешивания, определения возраста и клеймения.

Пастух, достигший возраста пророка, удивлялся, глядя на ловкие движения и нечеловеческую работоспособность Малютки, и проклинал его в душе: «Вот наказал бог этаким головорезом. Никому ничего не доверяет. Самим своим рожденьем такие, как он, предупреждают о скором конце света».

Как ни старался пастух сбить со счета Малютку, отвлечь его от коров, тот ни на шаг не отходил в сторону и вытер пот с лица да распрямил спину, когда уже зашло солнце.

— Заклеймили сто восемьдесят голов, — сказал Малютка, — остальное закончим утром.

Он запер накрепко ворота, чтобы скот не разбежался, и спокойно зашагал к дому пастуха.

От солнца осталась на западе только розовая полоска, тугай утонул в тумане, дальние предметы быстро сливались с ночной тьмой.

Заведующий фермой сидел на почетном месте и пил чай. Он с ненавистью посмотрел на Малютку, который снял кирзовые сапоги, сполоснул руки и пристроился с краю дастархана.

— Ну что, закончили? — спросил заведующий.

За Малютку ответил дедушка, достигший возраста пророка:

— Осталось около двадцати голов. Заперли в сарае, утром закончим.

— Почему не выпустили пастись? Кто вам дал право запирать в сарае государственный скот на целые сутки? Хотите, чтобы скот исхудал?

— За сутки ничего окоту не сделается, если он упитанный, — сказал Малютка. — Страшнее другое. Скот, который я пересчитал и взвесил, не соответствует бумаге. Половина стада измельчала, вес не тот.

Заведующий фермой помрачнел, насупился.

— Как это, измельчала?

— Очень просто. Вместо пятидесяти крупных волов, как написано в бумаге, я насчитал сорок. Остальные десять — годовалые телки. И еще скажу, половина скота — облезлые старые волы или годовалые бычки с неокрепшими костями. Тут все ясно. Вы растранжирили упитанный скот, а для точности счета вписали в бумагу кого попало, лишь бы было парнокопытное. Власти завтра спросят: где тот скот, который записан у вас на бумаге? Где мясо? Куда оно подевалось? Одним словом, я не могу расписаться и принять этот нечистый скот. У меня не две головы.

Пастух, достигший возраста пророка, испугался и сделал знак жене, которая мигом вытащила припрятанную на всякий случай бутылку водки. Прежде чем наливать в стаканы, он поглядел на своих гостей и понял, что те намерены бодаться, пока не отлетят рога и у того и у другого.

— Не можешь принять, значит? — процедил сквозь зубы Басбух. — Ну это дело твое. Давай обратно сводку и катись отсюда, дорога открыта. Мы найдем другого человека, который примет. Давай бумагу!

Малютка сложил бумагу вчетверо и спрятал в нагрудном кармане.

— Бумагу я отдать не могу.

— А я говорю, верни ее!

— Нет, не могу. Встану пораньше да поеду в центр. Все расскажу Карыкболу. Если ничего не выйдет — поеду к секретарю Гайнекену. Есть, скажу, оказывается, люди, которые пользуются общественным скотом как своим собственным. Все выскажу, ничего не скрою. Я ведь Малютка, что с меня возьмешь? Ничего, по-вашему, не понимаю.

Лицо у Басбуха почернело, будто он только что вернулся с пожара или с лютого мороза. Однако он стушевался и тихонько спросил:

— Значит, бумагу не вернешь?

— Не верну.

Заведующий залпом опрокинул стакан водки и молча стал закусывать, проклиная свою доверчивость и тупость. Зачем было давать Малютке сводку и позволять пересчитывать скот? И какой черт его дернул продавать людям упитанный скот, вместо которого пришлось взять всякую мелочь? Ладно бы он делал это для самого себя, так ведь о людях заботился. А где теперь эти люди? Выкопал сам себе могилу, угождая уважаемым, почетным людям, сам себе выпустил кровь, лишь бы в казане родичей все время варилось мясо. Вот до чего довело желание жить с вышестоящими душа в душу. Где они теперь, все эти уважаемые и почитаемые?

Хозяин дома велел жене вытащить из сундука единственную, завернутую бутылку коньяка и налил еще. Басбух машинально выпил, а Малютка отказался. Он съел пару огромных кусков хлеба, запил большим глотком чая и ушел спать, мол, завтра ему надо пораньше подняться и закончить дело. Старик угодливо побежал за ним, уговаривая на ходу:

— Успел бы выспаться. Сейчас ужин будет готов. Однако Басбух перехватил его подол и заставил сесть.

— Пусть отдохнет, не трогай его, ангелочка.

В голову ему пришла ужасная мысль — извести Малютку любым способом, найти выход из положения,

Но как от него избавишься? Не убивать же?

Ах уж эта «черноухая напасть»! И в прошлом году он опозорил его перед землемерной комиссией, глазом не моргнул. В результате о нем написали в газете, сняли с работы. Кое-как пришел в себя, оклемался. Благоверные единомышленники заступились, вырвали из беды, выпросили его жизнь, а то бы…