Шелковый путь

Это он с рассветом привел своих спутников к совхозной конторе. В тот же день, как узнал, что забирают в армию главного кассира, он растянулся возле гудящего самовара и, потягивая густой чай, предался глубоким думам. «Единственный сын доконал, — расстраивался он. — Как окончил школу, так словно ветер понес его: то говорит «учиться поеду», то «бычка продам на базаре», нет поезда, на который бы он не садился, нет и города, где бы он не побывал. Скоро распродаст и оставшихся пятерых баранов. Да и ученья никакого: лишь возвращается понуро, подметая пыль штанами и похлопывая по пустым карманам. Хорошо, что этим летом женил его на девушке-красавице, единственной дочери в семье, еще меня и журит, дескать, старику надо взять в руки кетмень да присматривать за рисом, за скотом. Ну, а сам ни в какую — подохну, говорит, а черную работу делать не буду! Что поделаешь — видно, так угодно всевышнему», — вздохнул он и решил пойди к директору просить место кассира. В таких делах старик набил себе руку. Он сразу смекнул, что одному ему ничего не добиться. «Надо воспользоваться авторитетом уважаемого в народе Сарсенбая», — решил он и, прочитав второпях утренний намаз, поднял стариков и привел их к конторе…

«Не повезло сегодня», — заключили они и, отряхивая полы длинных чапанов, стали подниматься, как вдруг с ревом подкатил легкий директорский «газик». Действительно, это был директор совхоза — Исатай. Вышел из машины к, подойдя, с почтением поздоровался за руку, пригласил в контору.

В кабинете было свежо и прохладно от разбрызганной по полу воды. Шаги гулко отдавались в коридоре, Сначала в кабинет зашел Сарсенбай, за ним Акадиль, а уж затем остробородый. На стулья сели в том же порядке: с краю, ближе к порогу, сел остробородый, затем Акадиль, а на самое почетное место Сарсенбай. Боясь простудиться от сквозного ветра, дувшего из раскрытых настежь окон, молча надели свои малахаи, приспустив уши. Только теперь они заметили, что лицо директора выглядело усталым и почерневшим, словно он участвовал в тушении лесного пожара. Вытащив белый платок, Исатай начал вытирать виски и шею, и он потемнел, словно его изрядно излизал коровий язык. Самого, беднягу, оказывается, мучила жажда: налил из графина воды и, судорожно глотая, выпил два стакана. «Сейчас, аксакалы, — извинился он. — Дамбу разнесло водой, всю ночь, не смыкая глаз, таскали камни по колено в воде, насилу завалили брешь, я и домой-то еще не заглядывал… Сейчас, позвоню вот в район», — сказал и, схватив телефон, поставил перед собой. Перекрутил пару раз диск и начал кричать: «С плотиной только сейчас справились, Гайнеке. Что?.. Это, оказывается, расчет мираба[40] был ошибочным. Рисовые чеки седьмого звена сорняками начали покрываться… Сейчас, аксакалы… Рабочие руки нужны… Людей не хватает — ну, пришлите хотя бы учеников старших классов… А третьему самолет для опыления гербицидами позарез нужен…» Чувствуя какую-то неловкость, старик Сарсенбай заерзал на стуле: «Люди, не жалея себя, на рисовых полях работают, а мы напились досыта густого чая и пришли, чтобы покараулить контору». Вскоре Исатай оторвал от уха телефонную трубку и тяжело вздохнул. Посидел в оцепенении, словно кто оглушил его обухом, и наконец спросил:

— С чем пожаловали?

— Да мы, сынок, от безделья, — начал издалека Сарсенбай сиплым голосом, — не могли отказать просьбе одного молодого парня, неудобно теперь уходить.

Слово взял Акадиль.

— Ты ведь знаешь этого почтенного человека, — сказал он, кивая подбородком на сидящего у двери остробородого, — вот уже сколько лет он исправно пасет совхозных коров, шкуры собирал, словом, немало труда вложил в общее дело. В этом году новый дом построил и завел в него невестку. Родственники поддержали, помогли кто чем смог. Однако говорят, что каждая река течет по своему, богом данному руслу: поистратился, пришлось продать кое-что из скота. Вот его единственный сын окончил учебу, а все бегает, не может никак найти себе места, не может ухватиться как следует за какую-нибудь работу. Но он, кажется, толковый малый. Попробуй его воспитать — глядишь, и человеком станет.

Сколько ни напрягался Исатай и ни тер судорожно ноющие виски, так и не понял окончательной мысли старика.

— Деньги, что ли, одолжить? — наконец спросил он, — Зачем брать в долг у государства, когда живешь среди родичей: они в беде не оставят, — ответил Ака-диль.

Остробородый старичок выжидающе молчал.

— Воспитаешь — хорошим человеком станет, — продолжал тянуть Акадиль. — Шустрый такой, что в игольное ушко пролезет, расторопный малый, а что до понятливости — так никогда и не скажет: это-де мое, а это твое.

— Сейчас-то он где? — спросил Исатай. — Это не он сбежал, разбив десять дней назад новую водовозку?

Остробородый все молчал, словно воды в рот набрав.

— Ребенок ведь еще совсем, — заступался Акадиль, — возьми к себе под крыло, ведь он тебе не чужой, за братишку будет.