Шелковый путь

Волчицей, потерявшей волчат, завыл нойон и бросился к батыру, шатавшемуся на ногах, прижал его к груди. Самые страшные проклятия слал он на головы дерзких кипчаков. Нойон молил Тэнгри покарать этих бешеных псов, обрушить на них небесную кару, молнией испепелить их поганые души. Лучшая сотня его воинов погибла в подземном проходе. Часть сгорела у выхода в город, часть задохнулась в дыму, другие, отступая в панике, перерезали и затоптали тех, кто стоял на их пути. Мало кто оттуда вышел живым. Да и на них было жутко смотреть. Не люди — страшные чудовища в истлевших лохмотьях, обезумевшие, судорожно дергающиеся в мучительном кашле.

«Черт меня дернул за язык предложить эту затею кагану. Теперь он привяжет к моим чреслам булыжник и начнет трясти, пока душа не вылетит», — с тоской подумал Шики-Хутуху.

Стон и скорбный вой донесся в это время от шатров Алак-нойона и Тажибека. Там тоже рыли подземные проходы, и воинов постигла та же страшная участь. Поняв это, предводитель монгольского войска почувствовал тошноту, сердце будто оборвалось, и он обеими руками ухватился за голову и с криком «О-о-о!» побежал, как безумный, в степь. Перепуганные насмерть нукеры побежали за ним, ведя в поводу тулпара-скакуна. Догнав нойона, они подвели к нему коня. Слуги отворачивали глаза, опасаясь, что нойон тронулся умом, и приседали в ужасе, оглушенные его исступленным криком.

Нойон наконец сел на коня, отпустил до предела поводья и галопом поскакал к востоку. Прохладный встречный ветер, что дул со стороны далекой родины, ласкал его прокопченное на солнце лицо, но он не мог забыть того, что осталось позади. Тяжко ему было здесь, на этой земле, от духоты и пыли, от тошнотворного запаха крови, паленого человеческого мяса и смрадного дыма чадящего дегтя, которым встретили монголов непокорные, богом проклятые кипчаки.

5

Долго скакал Шики-Хутуху, припав к гриве коня. Ровно стучали по такыру литые копыта, вспархивали из-под ног коня степные рябчики, мгновенно растворяясь в синем просторе. На ветру разгоряченная голова остыла, нойон понемногу приходил в себя. Вначале он подумал, что сошел с ума, и прислушался к стуку своего сердца. Однако ничего не расслышал, кроме грохота копыт. Изредка он оборачивался назад; за ним тянулся едва заметный сизый шлейф пыли. Впереди виднелись внушительные очертания горы Каратау; до ее скал и ущелий было не близко, однако они уже ясно вырисовывались на фоне голубеющего неба. Ему даже почудилось, что гора стремительно плывет навстречу. Он подобрал поводья, попридержал коня, выпрямился в седле, огляделся. В воздухе тянулись-плыли тонкие прозрачные нити. «Вот уже и осень надвигается, — с грустью подумал он. — Суждено ли бродячей душе, находящейся между жизнью и смертью, увидеть следующую весну? Или все мы прямо отсюда пешими отправимся на тот свет, поручив наши души богу войны — Сульдэ? Под каким курганом, у стен какого города останутся наши кости?»

В тяжкое уныние впал нойон, и тоска грызла его, точно пес — сахарную кость. Он спешился. Сухая, хрупкая полынь потрескивала под ногами. О-хо-хо-ой! Хотелось, раскинув руки и ноги, вольно поваляться на плоской земле. Потом потер ладони о полынь, тяжело поднялся.

Вдали что-то промелькнуло. Да, да, словно черная тень проплыла. «Наверное, орел-могильщик», — подумал он. Уж чего-чего, а трупов в этой степи хватает. Зверье давно пресытилось падалью. Однако черная тень приближалась, и он вскоре признал в ней оседланного боевого коня. Э, понятно, видно, сбросил конь на поле брани мертвого или раненого хозяина и теперь бродит в степи как неприкаянный. Подгрудок и ленчик на сбруе были сплошь в крови. Нойон глянул на седло и обомлел, даже затрясся весь. Как же могло ему померещиться, что конь без седока?! Ноги у него подкосились, и он присел на землю от страха.

Приблудный конь пугливо озирался, потом застыл на мгновение и вдруг с места кинулся в карьер. Скакун нойона нервно затопал и тоже было вздыбился, но чембур, привязанный к поясу хозяина, удержал его. Нойон кое-как пришел в себя, собрал всю свою волю, протяжно гортанно закричал, взывая к духам. Что же это было в седле у этого коня?.. Пуститься за ним в погоню нойон так и не решился.

Он похлопал себя по щекам, пощупал лицо. Вроде бы все на месте. Ни рот, ни нос у него не покривились от страха. Поддерживая дрожавшие колени руками, нойон взобрался на своего коня, поехал шагом назад к городу. Голова его была втянута в плечи. И если бы не дорогое оружие и отделанное серебром седло, его можно было вполне принять за изнуренного, забитого чабана, который всю жизнь — в зной и в холод — покорно трусит за отарой. Посади такого несчастного на призового скакуна — все равно будет ехать шагом или унылой трусцой.