Шелковый путь

Когда до Бас-сагина оставалось несколько фарсангов, началась свирепая песчаная буря. Ветер обрушился со стороны Акрашского моря[33]. В одно мгновение все вокруг перемешалось, загудело, погрузилось во мрак. Верблюды встали, раскорячив ноги, и утробно ревели, беспокойно мотали головами. По приказу караван-баши их согнали в круг и опустили на колени. В середине круга поставили балдахины, рядом привязали лошадей, по краям сложили тюки. В суматохе караванщики не заметили, как полил вдруг ливень. Что-то тяжелое стало ударять по головам, и все разом подумали: град! Омар-ходжа снял с чалмы какую-то скользкую, мокрую тварь и с отвращением отшвырнул прочь, но тут же она вновь шлепнула его по щекам. Дурными голосами завопили женщины под балдахинами. Всполошились люди, задрожали, заметались лошади, страх охватил караван.

Но Амин ад-дин Хереви не зря слыл батыром. Он первым распознал беду, и не только распознал, а даже раздавил несколько слизистых тварей. «Омеке! — воскликнул он, обращаясь к караван-баши, — лягушки падают с неба!» Мужчины тут же условились не пугать и без того встревоженный люд. Они устроились под боком могучего дромадера, но и здесь полно было лягушек. Тогда они нашли укромное местечко рядом с ведущим верблюдом. Омар-ходжа не стал скрывать свои опасения: как бы не к худу этот лягушачий дождь. Батыр начал успокаивать: «Ничего, Омеке, мы ведь сами решились идти в столь рискованный путь. Значит, надо терпеть. Но не пора ли принести жертву Тэнгри? Может, заколем одного верблюда? И животные и люди измучены. Разве вам, Омеке, приходилось когда-нибудь слышать про такое? Нет, Омеке! Не будет нам удачи. Может, видели: вчера в сумерках нашу дорогу перешел тигр. Да, надо принести жертву, и все образуется!»

Ветер швырял во мрак их слова. А лягушачий дождь продолжался столько времени, сколько нужно для того, чтобы вскипятить молоко. Вслед за ливнем пришел в движение песок, вой ветра усилился, заглушив крики и вопли людей. Низко, над самой головой, сплошняком пронеслись последние тучи, и буря так же неожиданно улеглась, как и началась. На западе показалось зловещее, багровое солнце, похожее на окровавленный щит батыра… Повисело-повисело над горизонтом и вдруг сразу сорвалось в пучину.

Омар-ходжа только теперь заметил: лица у всех были искажены страхом, глаза расширились, скулы обострились. Казалось, в глазах у людей застыл жуткий отблеск кроваво-красного солнца. Караван-баши прошептал про себя молитву и приказал спешно вьючить верблюдов. Ему хотелось скорее, пока не наступили сумерки, выбраться из этого проклятого зыбкого места.

Красотки под балдахинами лежали без памяти. Они очнулись лишь тогда, когда караван уже тронулся в путь. Придя в себя, они принялись стонать, охать, звать на помощь. Омар-ходжа, однако, не откликнулся на их зов, а другие люди без его разрешения не осмелились совать головы под балдахины. Вьючили животных плохо, наспех, и тюки то и дело спадали; верблюды еле передвигали ноги. Глаза их были засыпаны песком. Погонщики двигались как во сне. Главному караван-баши стало совершенно ясно, что до города племени Канглы — Бас-сагина нынче каравану не добраться. Досада и растерянность охватили его. Он беспокоился, как бы не напали на них грабители с большой дороги.

Месяц был на исходе, значит, ночь предстояла темная. Продолжать путь — угробить верблюдов, а тут еще начались непроходимые саксаульные заросли. Надо было остановиться на ночлег. Еле нашли более или менее открытую площадку. Все радовались, что удалились от того места, где на них обрушился лягушачий ливень. Вновь опустили и развьючили верблюдов. Посредине площадки решили развести огонь. Одного погонщика отправили за саксаулом. Это был как раз тот самый, вконец измученный бедняга, который мечтал скорее вернуться домой и навсегда расстаться с тяжелой долей караванщика. Поистине: несчастливому всегда не везет. Он отошел на несколько шагов от остальных и начал с треском ломать-крошить саксаул. И вдруг раздался его отчаянный вопль. Товарищи бросились к нему. Голос погонщика — мучительный, страдающий — донесся словно из-под земли:

— Люди, спаси-и-те!.. Какая-то тварь сдавила мне грудь…

Потом крики несчастного оборвались. Другие погонщики намотали на палку паклю, зажгли факел, осторожно подобрались к тому месту, где в судорогах корчился их товарищ.

— Ой, не подходите, не подходите… — хрипел тот. — При вашем движении сильнее сжимается обруч. Задыхаю-у-усь…

Погонщик снова умолк. Никакой твари возле него не было видно.

— Позовите почтенного Пакыриддина.

— Пусть он посмотрит.

— Как-никак потомок святого. Да буду для него жертвой!

Пришел Пакыриддин, подоткнув полы чапана на поясной платок. Чуть поодаль темнела чащоба саксаула. Переплетенные корявые корни торчали из-под земли. Там лежал без движения погонщик, похожий на растянутую на колышках шкуру. Мудрый писец попросил поднять факел повыше. Он передернулся, увидев тускло блестевшие в отблесках пламени кольца, в несколько раз обвившие тело несчастного погонщика. Пакыриддин с трудом разжал губы: