Шепот

Буряченко снова улыбается. Черт подери, может, оно и неплохо иметь на заставе такого заводилу! За двадцать лет пограничной службы всякого насмотрелся старшина Буряченко, но с таким языком, кажется, не попадался ему ни один. В самом деле, если подумать, то выходит как? Старшина заботится о припасах: амуниция, обмундирование, харч. Ну, и вообще порядок — это старшина. Для начальника заставы самое главное — служба границы. Святое. Вся его жизнь. А вот чтобы кто-то занимался весельем… Ну, есть всегда самодеятельность. Баян или аккордеон, приемник, радиола, пластинки, пение, книжки… Смех — тоже всегда, но обычный, как говорится, нормальный. А чтобы кто-то специально сидел и выдумывал, как ему насмешить всех? Ни времени на это, ни сил… Да и талант, наверное, нужен какой-то особенный. А вот храбры ли такие весельчаки, как Чайка? Старшина перебирал в памяти случаи из своей жизни. Вспоминал. Что ж, бывало всякого. И трусы попадались и отчаянные души… Да и то следует принять к сведению, что никогда еще не встречался Буряченко зубоскал такого калибра. Как будто его сызмалу кормили смешной едой или же делали какие-нибудь прививки. «Век живи… — думает старшина. — Вот что я тебе скажу».

Шоссе ввинчивается в густой орешник, за ним начинаются чернолозы, поточек разливается тут небольшими озерцами, буки отступили куда-то вверх, а на их место прибрели густые ольшаники. Мокрый холод залег на дне каньона, машина катится в холод, дрожь пробирает всех. Бррр!

Но вот наконец газик врывается на высокую насыпь, укрепленную искусно сделанными фашинами. Ольхи отступили от берегов расплесканных озерцов, чернолозы жмутся к подножию гребли, ничто не бросает тени на серую стежку шоссе, видно, тут солнце припекает целый день, и на солнце вылеживаются и выгреваются…

Теперь Микола хохочет во всю силу. Лихо вертит руль одной рукой, другой тычет вперед, на греблю.

Чайка косится туда и мигом замолкает, разевая от изумления рот. Микола сигналит: ту-ту! — и шоссе на гребле оживает! Оно шевелится и… расползается во все стороны серо-черными радами. Сотни гадюк грелись на солнце, пока не распугал их сигналом Микола. Теперь некоторые из них торопливо уползают прочь, вызмеиваются на склоне гребли, между камней, закручиваются в кольца на колышках фашин, другие отползают неохотно, оставаясь на обочине, поднимают маленькие головы, высовывают из черных пастей раздвоенные языки, а некоторые, не способные вырваться из сладостной летаргии спячки, только чуть откатываются, чтобы не зацепили их колеса, и равнодушно лежат в ленивом расслаблении…

— Вот тут бы тебя, — давится смехом Микола и тычет на Чайку пальцем через плечо, — тебя бы тут… выкинуть… го-го-го! Ссадить бы тебя тут…

Но Чайка не был бы Чайкой, если бы смолчал.

— Голубь сизый, — щурит он глаз, — ты лучше подумай, что станешь делать, если у тебя тут когда-нибудь испортится мотор!

Самому старшине Буряченко нравится такой ответ, и он снова улыбается, может, впервые на все остроты Чайки. А Микола с радостным задором восклицает:

— Дак у меня ж ломик под сиденьем! Я их — ломиком!

Машина уже проехала греблю. Гадюки вновь вернулись на теплое шоссе. Чайка озирается, качает головой.

— По такому чуду природы — и ломиком! И мы могли назначить тебя министром гор и лесов, да еще и пожаловали титул Буркоброна! О, горе нам! Как, ты говорил, прозываешься?

— Цьоня, — беззаботно роняет Микола.

— Цьонею останешься вовек. Запиши, пан Валерьян.

— Кончай разговоры, — командует старшина, — сейчас приедем на заставу, и каждый должен доложить капитану по всей форме, вот что я тебе скажу! Чтобы мне там — никаких…

И хоть до заставы ехать пришлось еще довольно долго, но все умолкают. Молчит даже Чайка и думает, какой же он — тот капитан Шепот? А между тем потихоньку вынимает из своей туристской торбы маленький ящичек в красном кожаном футляре, щелкает тумблером, выдвигает тонкий усик антенны, и узкая долина вмиг наполняется джазовым ревом.

Старшина Буряченко молча глядит на умелые руки Чайки, выколдовывающие из приемника чужую музыку. С этим парнем будет хлопот. Ох, будет!

— Это что такое? — строго тычет пальцем на приемник старшина.

— Последний крик науки и техники: японский транзистор. Марка: императорский «Хиташи» Не слышали, товарищ сержант?

— Ты что же это — в дозор на границу собираешься ходить со своим транзистором?

Чайка перебрасывает ремешок транзистора себе через голову, беспомощно разводит руками:

— Придется. Эпоха требует.

— Так вот — спрячьте, и чтобы я не видел!

— Есть, спрятать!

Чайка снимает с шеи ремешок, складывает антенну, мигом запихивает транзистор в торбу, но приемник верещит и оттуда, несмотря на то, что без антенны.

Молодые пограничники, не осмеливаясь захохотать при старшине, багровеют от сдерживаемого смеха, зато Микола дает волю веселью.

— Вот это да! — восклицает он. — Где ты раздобыл? — Честно купил, — говорит Чайка.

— Оно ж дорогое, чертяка! Где ты деньги взял?