Шепот осени

Дима не ответил. Даже если бы и хотел ей что-то сказать, у него бы ничего не получилось. Вероятнее всего он бы просто потерял свой ужин. Девочка продолжала его кружить, а спустя минуту резко отпустила. Дима не удержался на ногах, упав на пол. Пальцы его рук погрузились в пустые глазницы и рты черепов. Сами они захрустели под ним, но не раскололись. Поднявшись, он отряхнул ладони от пепла и влаги, оставшиеся после прикосновений Кати Громовой, коротко взглянув на надписи на запястьях. Они еле заметно святились — добрый знак.

Зверь в темноте заворчал и принялся биться о стеллажи, став окончательно похожим на быка, запертого в загоне. В отличие от девочки, он явно чувствовал что-то неладное. В это время Катя взяла со стола блюдце с темной жидкостью, поводила в ней ржавой ложкой, после чего сделала глоток. Затем она повернулась к Диме и протянула ему блюдце.

— Выпей это. Оно поможет объединить нас.

— Я не хочу, — покачал головой Дима, не без труда поднимаясь на ноги.

— Димка, Димка, Димка, — произнесла девочка, цокая языком. — Неужели ты хочешь снова поговорить о последствиях твоего отказа? Разве тебе не жалко прачки и ее мужа — учителя истории? А ведь у них есть дети. Ну, не заставляй меня злиться.

Она снова протянула блюдце, и в этот раз Дима взял его в руки. От стенок посуды исходила неприятная пульсация, болью отдающая в подушечках пальцев. Словно блюдце находилось под электрическим напряжением.

Дима поднес ко рту блюдце, глядя как клубится мрак в жидкости, которую ему предстояло выпить. Запах был терпким и отдавал мертвечиной. Так же пахло от бездомной кошки, которую переехала машина неподалеку от квартиры, где он жил с родителями. Дима поднял взгляд от емкости и увидел за спиной девочки Сашу, Эдика, Стаса и Гену. В отличие от остальных, тело Гены выглядело прозрачным, словно он был единственным среди них призраком.

— Пей! — настояла девочка.

— А что с Геной? Он уже умер?

— Сгорел, так сказать, за считаные дни. Он уже одной ногой в могиле. Когда ты выпьешь содержимое блюдца, он окончательно присоединится к нам.

Зверь замычал громче, деревянные полки затряслись, обертонное пение стало почти оглушающим.

Дима недолго думая, отбросил в сторону блюдце. Жидкость разлилась по полу, превращая в кашу те черепа, на которые она попала.

Поступок Димы заставил Екатерину Громову прийти в неистовую ярость. Ее лицо окончательно почернело, отчего внешность полностью потеряло очертание, став сплошным черным пятном с двумя ярко-горящими точками глаз. Ее волосы зашевелились как змеи на голове Горгоны. Кружащий над ней пепельный вихрь стал густым. Вода сменилась паром, который клубился, превращаясь в жуткие кричащие лица.

— Это ты зря сделал! Если ты не хочешь по-хорошему, будет тебе по-плохому!

Она вытянула руки и кинулась на него. Дима, не дожидаясь когда его схватят, прижал запястья друг к другу и…

Подвал заполнил яркий свет, очистив потолок и стены от дьявольских рисунков, а пол от черепов. Между стеллажами заискрился свет, прогоняя прочь всех, кто там ранее скрывался. На миг свет вырвал из тьмы Варвару и Евдокию Громовых, которые с благоговеньем вытянули руки вверх, а спустя мгновение растворились. Зверь успел покинуть подвал до очищающей вспышки.

Свет повлиял и на Катю Громову. Она — из черной жуткой твари — превратилась в простую девочку, в белом длинном платье и с приятными чертами лица. Прикрыв ладонью глаза, она с ужасом глядела на тех, кто стоял за спиной Димы. Но уже спустя мгновение, она оскалила зубы, вновь потеряв человеческие черты. Развернувшись спиной к Диме, она кинулась в сторону угла, до которого еще не дотянулись лучи яркого света, и слилась с темнотой.

Саша, Эдик, Стас и Гена тоже исчезли.

Молочно-белый свет окрасил все вокруг, и даже одежда Димы — джинсы, майка и рубашка в клетку — стала белого цвета. Он знал, кто стоял у него за спиной, а потому оборачиваясь, Дима испытывал и радость, и волнение, и трепет.

Перед ним стояли мама и папа, в таких же белых одеждах, как и он сейчас. Выглядели они так, словно сошли со старых фотографий: молодые, красивые, полные жизни. От них пахло морозной свежестью и солнечным днем. От их тел исходил свет. Дима слышал, что такое излучение еще называют «аурой».

Он кинулся вперед, утонув в родительских объятьях. Столько любви, покоя и теплоты он никогда еще не испытывал. Возможно, так же было и в материнской утробе, но об этом он никак не мог помнить. Он целовал их щеки, пытался впитать знакомые и горячо-любимые с детства запахи и плакал от захлестнувшей его радости.

— Как же я скучал! Я так рад, так рад!

Мать Димы с нежностью провела по его щеке ладонью и произнесла одними губами, что любит его. Отец улыбнулся и погладил его по голове. «Я горжусь тобой» тоже беззвучно произнес он, после чего приложил горячую ладонь к его груди. Сердце мальчика забилось чаще, наполняя его тело излечивающим душевные раны теплом.