Шепот стрекоз (сборник) (СИ)

За три месяца его пребывания в лечебнице они настолько сблизились, что всюду – и в столовой, и на прогулке – бывали вместе, и он уже не мыслил себя без её обязательного присутствия. Она понимала его без слов. Она предупреждала все его желания. Была с ним терпелива и всегда любезна. А чтобы не скучать, они придумали себе развлечение – отгадывание мелодий. Он предложил. Они загадывали и классику, и популярную музыку. Он был асом по части классики, а Диана проявила себя знатоком попхитов. И тут она вела себя, как девчонка. Когда ей удавалось правильно назвать композитора, она хлопала в ладоши, прыгала и заливисто хохотала. И во всём не было ни капли наигрыша, всё пронизывала весёлая и с виду беззаботная непринуждённость. И все, бродившие вокруг фонтана полустёртые личности, всё чаще поворачивали голову не на струю воды, однообразно бьющую из головы чугунного кита, а в сторону веселой парочки, и лица их освежало подобие улыбки. И он ловил себя на том, что любуется ею. И была у неё такая приятная манера мягко класть руки ему на плечи и поглаживать по ним. Точно так делала когда-то его жена Аня. В этом жесте было столько спокойной основательности, столько любви и внимания. И ещё он заметил, она стала реже посещать часовню – то ли потому что уже вымолила у Бога желаемое, то ли не хотела оставлять его ни на минуту в одиночестве.

Обычно во время прогулок пациентов по распоряжению врачебной администрации включалась классическая музыка. Чаще всего звучал Моцарт. Он любил Рахманинова. И особое значение придавал музыкальному опусу под названием «Нежность», тому, что часто играла его жена. И однажды на вечерней прогулке, к своему удивлению, он услышал его. Диана постаралась. И не преминула намекнуть, что Рахманинов её рук дело – уговорила радиста – и она тоже любит музыку этого композитора. И это было последней каплей, разрушившей окончательно всякую отчуждённость между ними. Он стал во всём ей доверять и открыл ей даже то, что упорно скрывал от дочерей. Нет, она его не расспрашивала, не вытаскивала из него клещами, просто своим поведением невольно понуждала его на откровенность. Он, как говорится, прикипел к ней. Он воспрял духом, и думы о последней неминуемой стёртости отошли на второй план – всё-таки, что ни говори, а жизнь удивительно прекрасная штука. И оба видели себя на пороге нового и решительного витка своих взаимоотношений.

И самое главное, сумасшедшая Лаура, перестала их тревожить своим приставанием. Она, наконец, отыскала себе неутомимого баскетболиста. Им оказался Гудрон. Хотя, скорей всего, сам Гудрон постарался для этого – помня о его просьбе, нашёл способ остудить разгорячённую женщину, самоотверженно принял огонь на себя. Несмотря на свои ограниченные речевые возможности, он, вероятно, очень хорошо играл в баскетбол и не мазал мимо корзины. На прогулке он обнимал Лауру за эту корзину, и по всему было видно, что она не возражает – а где ей и быть мужской руке, как не там, где она сейчас находится. А свою она благодарно водружала на его низкие, но могучие плечи – мой бессменный чемпион! Отыскав достойного игрока, она, наконец, пришла в себя и больше никого не донимала своими идиотскими шутками и непристойным смехом. Игра с Гудроном на её поле заменила ей успокоительное, которое после того скандального случая в столовой по предписанию врачей ей вкалывали почти ежедневно.

Бабья атака за овладение его персоной завершилась удивительно сердечным примирением с одной и неожиданно счастливым отпадением другой.

– А что говорят врачи? – как-то спросила Диана.

– Говорят, должен подняться. Любая патология исключается. Дело в какой-то малости, чисто психологической.

– Неужели с вами можно будет пройтись под руку? – она улыбнулась так искренне и так участливо, что он расчувствовался, бережно взял её руку и поцеловал. Она оказалось мягкой и гибкой. И пахла чем-то одуряюще притягательным. Он задержал её, провёл по своей щеке. Диана вздрогнула, и на глазах её вдруг выступили слёзы.

Он спросил:

– Что с вами?

– Ничего. Всё в порядке. Просто… просто давно не испытывала к себе подобного внимания и… извините за сентиментальность, нежности.

– С каких пор нежность стала проявлением сентиментальности? Или грубость и цинизм окончательно возобладали в нашем мире, как сугубо положительные качества?

Она ничего не ответила, только повернулась к часовне, мысленно перекрестилась и вздохнула.

– Судя по всему, жизнь вас не баловала счастливыми минутами, – сказал он.

– В том-то и дело, минутами чудовищно баловала. Именно минутами. А всё остальное…

– Я не вправе спрашивать…

– Теперь вправе, – сказала она и, решительно взявшись за ручки на спинке, покатила коляску по дорожке. – Ничего, если я буду рассказывать и катить коляску? Мне так легче.

– Как посчитаете нужным.