Шёпот тонущего города

Ранним утром в отелях, съемных квартирах, хостелах, бывших палаццо и углах, хоть сколь-нибудь пригодных для проживания, еще спят те полчища саранчи, родина которых – Японские острова. Позже, когда туман рассеется, а гондольеры продерут глаза и прочистят глотки, они усеют своими телами фондамента и калле, пьяцца и кампо, загрузят собой черные гробы гондол и заполонят все обозримое пространство до тех пор, пока не просадят кровно заработанные иены, и тогда им на смену прибудут новые, еще не насытившиеся полчища. До тех пор же, пока многочисленные траттории и остерии не сварили первый кофе, город предстает в истинном своем свете. Венеция утром напоминает все города мира – и не похожа ни на один из них. В этот час город принадлежит молчаливым и незаметным его хозяевам, венецианцам, в остальное время моллюском скрывающимся в раковинах ставень и прячущимся рыбой за корягами извилистых улиц. Венецианцы бегут, словно желают насытиться воздухом города до тех пор, пока на улицах не показался турист и не вдохнул его весь без остатка. Матери, браня своих bambini, спотыкаясь тащат их, ухватив за цветные рюкзаки. Мужчины с помятыми лицами, словно стремящимися компенсировать обилие гладких масок, цаплями выхаживают с мусорными мешками. Хохоча пробегают по узким мостам озорные ragazzi. Мнутся у дверей домов растерянные заспанные негры. Столица морей, потягиваясь, садится на край кровати и бросает первый взгляд в окно.

С одного из сотен мостов, некогда носивших забытые ныне имена, открывается вид на узкий коридор канала Рио ди Сан Лоренцо. Здесь над нефритовой поверхностью вод свисает, точно готовый к спуску подвесной мост из фантазий сэра Уолтера Скотта, колокольня храма Сан Джорджо деи Гречи. Воздвигнутая пять сотен лет назад греками для греков, Сан Джорджо деи Гречи выглядит прорисованным, тяжеловесным фрагментом картины города, написанной в импрессионистской технике раздельного мазка. Эти touches divis'ees плавных волн, парящих в небе жирных чаек, ярко-зеленых крыш тратторий, стоящих рядом, карнавальных масок, красных подушек плывущих мимо гондол словно наделяют здание церкви некой светимостью и необычайной легкостью восприятия. Лишь накрененная колокольня выбивается из общей картины, словно Прекрасноволосый Харальд, объединив Норвегию, победоносно вонзил свой меч в землю. Греческая коммуна не могла бы лучше отметить место своего духовного триумфа на венецианской карте.

Воинство Святого Марка

Пьяцца Сан Марко в полдень – ковчег, плывущий по нефритовой глади Адриатики. Любой зверинец мира мечтал бы заполучить в свою коллекцию гомункулов, пернатых и тварей, стерегущих покой Святого Марка. Торжество частиц, размеров и форм, торжество жизни в ее хаотичном движении на прямоугольной сковороде пьяццы тщательно оберегает все сущее, порожденное стараниями Хроноса. Прячутся в тумане, затаившись в облаках, огнегривые львы. Лапы их распростерты над островами, и в глади вод отражаются их мудрые беспокойные лица. Не это ли лица Святого Евангелиста? В смятении парят львы над тонущим ковчегом, ибо грешники, равно как и праведные, суть части одного бесконечного тысячелетнего маскарада, и отделить плевела от зерен мешают пестрые маски, мечущиеся по площади и расползающиеся по островам. Тихое хлопанье их крыльев убаюкивает Евангелиста, почивающего в соборе Сан Марко. Сотни лет назад его, лежавшего в Александрии, обманом вывезли купцы, спасая нетленные мощи Марка от второй смерти. Сарацины, уничтожавшие кресты в пользу полумесяца, не смогли ничего противопоставить предпринимательской хитрости героев-пройдох, чьи имена – Буоно и Рустико – сохранила для нас ненасытная Лета. Ровно тысячу сто восемьдесят семь лет назад, в этот день, в гавань вошло судно, в трюме которого среди свиных туш лежал покойный Евангелист. Благоговение венецианцев затопило улицы, и Святой Марк был спешно назначен новым небесным покровителем города; в том же темпе молодая bella ныряет в прохладные простыни нового ухажера, в то время как кровать другого недавнего счастливчика еще остывает от жара ее тела. Святой Феодор был отправлен в вечную отставку – видно, в вопросах небесной протекции иерархия играет ту же роль, что и в сферах политических и любовных игр. Теперь глаза крылатого льва, несуществующего в природе, пробегают по пьяцце, нефритовым волнам и строкам книги, где начертана всего одна фраза: «Мир тебе, Марк, мой Евангелист». Потомки Рустико и Буоно льстят себе надеждой подмазаться и к адресату, и к адресанту, поскольку полагают, что приютили мощи первого и хранят верность второму. Однако в своем стремлении обрести Pax Veneziana они не замечают, что автор недаром дважды указал имя получателя, и строка, столь возлюбленная ими, содержит еще приписку «Tibi et igni»³