— Оп-па, знакомые лица! А у Катьки губа не дура, целого солиста «Меридианов» себе отхватила. А я-то думал, где я твою рожу видел…
— Ну, автограф тебе вряд ли светит, — ворот чужой футболки затрещал в Пашкиных руках. — Давай рассказывай…
— Ой, боюсь-боюсь! — заохал с издевкой Серебров и уже без всякого смеха зло выпалил: — Ты только мне скажи, защитничек, чего ж ты при своем бабле не помог ей с племянником? Ты хоть знаешь, как она пашет в этом ублюдском клубе?
— Пашет? О чем ты? — пальцы ослабели, и мягкая ткань выскользнула из захвата. — И причем здесь Серега? — Пашка выпрямился и растерянно посмотрел на парня, который, по его мнению, нес абсолютную околесицу.
— А, так ты не в курсе… — смешавшись, промямлил себе под нос Стас. — Пойти, что ли, за кофе сходить… — он встал, намереваясь сбежать, но крепкая хватка на плече помешала…
— Говори! — резко приказал Краснов и, заметив негодующий взгляд парня, убрал руку и попросил чуть мягче: — Расскажи мне все, что знаешь. Прошу.
Стас некоторое время колебался, а потом сел на лавку, привалившись спиной к белоснежной стене, и заговорил.
Глава 17
Ненавижу больницы. Этот стерильный холод помещений, въевшийся в стены запах антисептика, и ощущение абсолютной безысходности…Я вздохнула и по инерции щелкнула кнопкой, меняя положение спинки своей супернавороченной кровати на более высокое. Вот и все развлечение: вверх-вниз, вверх-вниз. Ни телевизора — его мне запретили, ни книг — они тоже табу, ни — самое страшное — телефона. Только идеальная ВИП-палата, идеальная кровать, и совсем неидеальная я — лживая, двуличная, с сотрясением мозга и вывихом плеча до кучи. Хуже и не придумаешь.
Хотя, дайте-ка подумать, хуже все-таки было:
— Слушай, Лиз, а как долго Паша здесь пробыл? Ну, пока я была в отключке.
— Ну, где-то часа три. А может, чуть больше, — подруга распахнула пакет, поочередно выкладывая на небольшой столик в углу комнаты фрукты: бананы, яблоки, апельсины… — Я же говорила: нас не было, когда он приехал.
— Угу, говорила.
Мысли в голове трещали, словно подъемный механизм кровати:
— Ты так её сломаешь. Или тебя укачает, — не оценила мои жалкие попытки скрасить досуг Кузнецова. — Слушай, — она на миг замерла, задумчиво рассматривая гроздь винограда в руках, — а Паша тоже не знал, где ты работаешь?
— Не переживай ты так, уверенна он поймёт, — по-своему расценила мое молчание подруга. — Ты же делала это ради Серёжи.
Я поджала губы. Может, часть про Сережку Паша поймет. А вот остальное…
— Кстати, Лина передавала тебе привет. У них всё хорошо. Трансплантацию назначили на послезавтра.
— Спасибо! — услышав, хорошие новости я широко улыбнулась. Только… — Ты же не сказала ей? — уже серьезно спросила я, чувствуя, как от смущения опять запылало лицо. Да, я в который раз скатывалась до лжи. Но мне не хотелось лишний раз тревожить тетю. Сейчас она целиком и полностью нужна Сержику, а я уж как-нибудь выкарабкаюсь.
— Нет, Лина по-прежнему считает, что у тебя острый ларингит, и ты не можешь разговаривать, — Лизка отломила банан и протянула мне. — И как только ты до такого додумалась?
Как-как, месяцы тренировок.
— Фух! Ну что за козел, а! — дверь в палату со стуком распахнулась, а на пороге возникла мокрая и отчего-то взбешенная Булкина.
Я тут же непроизвольно посмотрела в окно, за которым ярко светило июньское солнце, и опять перевела взгляд на подругу.
— Привет, девчонки! Обниматься, как видите, не будем, — Маринка перекинула длинные влажные волосы за спину и с отвращением осмотрела свой некогда белый сарафан. — Вот говнюк! Чтоб у него все четыре колеса сперли и фары в придачу! Нет, ну вы только посмотрите на это!
— Тебя что, из лужи окатили? — задала я вполне логичный вопрос.
— Ага. Наверняка какой-то мажористый докторишка. Представляете, иду я такая…
— Шшш! Ты не могла бы говорить на полтона потише? — возмутилась Лизка. Начитавшись в гугле о сотрясении мозга и всех его возможных последствиях, подруга старалась при мне не повышать голос.
— Ой, да ну тебя! Подумаешь, легкое сотрясение. Катька вон уже в полном порядке. Как-никак третий день тут кукует.