Шепот звезд

Махоткин подумал: «Понятно. Домкратом будут приподнимать плоскость и подсовывать все новые и новые брусья. А на Западе давным-давно придуманы надувные подъемники, которые ничего не весят. Ладно. Ничего».

Он решил оставить свою иронию, за которую успел отсидеть четырнадцать лет. Хотя теперь полная свобода говорить все, что взбредет в голову. Но не дай Бог коснуться серьезного.

Иван Ильич попросил тракториста начать подготовку взлетной полосы.

— Не рановато? — возразил тот по привычке тянуть выполнение любого «ценного указания», так как у нас семь пятниц на неделе.

— В самый раз. Срыть и разгладить то, что намело. — Иван Ильич ткнул ногой снежный передув.

«Похоже, что сразу полетим», — подумал Махоткин.

Сам Иван Ильич нырнул в гондолу шасси, где уже пребывали техники и слесаря. Слышались грохот и слова, не предназначенные для женского уха. Впрочем, женщин здесь и не было.

— А ты чего стоишь? — спросил Иван Ильич второго пилота, который бдительно охранял сумку Махоткина. — Сумку брось в кабину, а сам отыщи штурмана. Пусть берет погоду по трассе и уточняет заправку.

— Слушаюсь.

— А ты чего? Принимайся разжигать печку, грей моторы, а один рукав в кабину.

— Не рано?

— В самый раз. Гляди, сколько снега набило под капоты.

Махоткин усмехнулся тому, что Иван Ильич никому не дает стоять без дела; даже «науке» — доктору и лауреату, оказавшемуся среди зрителей, выдал шланг и показал, как надо сбивать сосульки, наросшие на кромку крыла.

— А ты, — обратился он к Махоткину, — иди в кабину. Там будет тепло. И отдохни перед вылетом.

И Махоткин охотно отправился в кабину, обогреваемую дующим из «печки» горячим воздухом, и занял место командира.

Время от времени он протягивал руку, касаясь тумблеров, кремальер, кнопок и штурвала руления по земле. И в душе мечтал, чтобы командир по каким-то причинам задержался и он тогда смог бы произвести руление по полосе для проверки установки левой ноги.

Он привыкал к расположению приборов и оборудования, чтобы находить все необходимое не глядя. Потом вздремнул под удары молотков, грохот сапог по металлическому полу, тонкое завывание ветра в антеннах и отдаленный треск трактора.

Из кресла он перебрался на откидную полку в кабине сопровождения, где уже спал радист.

И провалился в сон. Сколько он спал? Час? Сутки?

Глава вторая

Даже политическое убийство малосимпатичной, но, как говорили, «умной» демократки, которая везла в чемодане полтора миллиона зеленых (откуда? куда? от кого? зачем?), не имело такого всенародного возмущения, как дело «нашего Сени» (так Арсения Басова именовали в «Комсомольце»). «Комсомолец» и другие газеты дали на первой полосе большой портрет задорно улыбающегося Сени.

«Это трусливое и подлое покушение на жизнь независимого журналиста, известного своим мужеством и принципиальностью», — писал коллега Сени. Однако он не удержался от свойственного комсомолу юмора и продолжал, что «подлый убийца хотел сделать из Сени дурачка», для чего «нанес удар по полушарию головного мозга, ведающему логическим мышлением». Но в этом покушении имелась и «другая сторона»: киллер помочился на «нашего Сеню» (или принес банку с собой) — в этом невозможно не видеть «даже невооруженным глазом» политического мотива. Далее голос журналиста обретал, как теперь говорят, железо: «Не выйдет, господа!» И еще. Автор намекал, что знает, откуда тянутся руки и струи этого «трусливого покушения». Но заправилы этого дела пусть не надеются, что нас можно запугать. «Им» (гремел журналист) «все еще неймется, они никак не могут успокоиться», но они «ответят перед судом истории». «И пусть заказчики этого сорвавшегося убийства знают, что их организация, несмотря на разветвленность („особенно вне Москвы“, показывал осведомленность журналист), будет разоблачена и обезглавлена, а непосредственные исполнители понесут заслуженное наказание».

Далее он почему-то громил каких-то шовинистов, что было совсем непонятно: ведь Николай Шовен был масоном и воевал в наполеоновской армии, и весьма героически. Может, и на Сеню напали масоны?

Жизнь «нашего Сени» благодаря усилиям лучших врачей Москвы и Америки теперь вне опасности, но сам он на вопрос следователя, как выглядел убийца, ничего вразумительного ответить не мог и только показывал на собственный подбородок.

— Что? Бородатые? — уточнял следователь, но Сеня говорить не мог и только бормотал: «Быр-быр-быр!» — и улыбался.

Журналист возмущался, почему следователь категорически отказался брать на анализ мочу. То есть не пожелал ухватиться за «ту единственную струю, то есть нить, которую оставил убийца». Капитан Попов потребовал, чтобы журналисты не мешали ему работать, и заявил, что «это» случилось «до того». Коллектив газеты истолковал заявление как непрофессионализм и необъективность, а возможно, и ангажированность.