Шерас

— Я не верю, что ты смог бы так поступить, Великий и Всемогущий! — запальчиво и дерзко воскликнул ДозирЭ. — Отдать своего ребенка, собственную плоть и кровь хладнокровным убийцам!

— Ты не понимаешь… — вяло защищался Инфект.

ДозирЭ подошел к «Колесу Правды» и стукнул его ногой.

— Я не верю тебе!

— Постой же! — успокоил Алеклия, приблизившись к воину вплотную. — Скажи же мне, чей это ребенок?

ДозирЭ заглянул в глаза Божественного и тут заметил пробежавшую в его взгляде какую-то добрую искру.

— Это… это мой ребенок! — от волнения хрипло отвечал молодой человек. — Клянусь всеми…

Алеклия облегченно вздохнул и, не желая больше ничего слушать, поспешно и очень громко изрек:

— Значит, ты утверждаешь, что это твой ребенок? Хорошо, я верю тебе!

Тут он взял свой плащ и собрался уйти.

— ДозирЭ, ты свободен, — сурово сдвинув брови, сказал он. — Но я больше не желаю тебя видеть и что-либо о тебе слышать. Даже вспоминать не хочу. Исполни же, наконец, свое обещание! Даю тебе последний шанс умереть в бою и навечно остаться в глазах потомков величайшим из героев! Не медли!

— Я сделаю это, мой Бог, тем более что меня теперь на этом свете мало что удерживает!

Верю.

Алеклия набросил на плечи плащ и обернулся у самого выхода:

— Позволь узнать, а куда ты дел сто берктолей, которыми я повелел тебя вознаградить за ларомов и золотую Деву?

— Половина ушла на Ополчение, половина — в храмы Инфекта…

Алеклия удовлетворенно кивнул и спешно вышел…

Накануне того дня, когда Божественный вместе с Ополчением и другими воинствами собирался отправиться в поход, ДозирЭ, Идал и Тафилус сидели в скромной кратемарье на краю Грономфы — единственном месте, где нашли свободный стол. Завтра столица опустеет, но сегодня полтораста тысяч ополченцев и цинитов до отказа заполнили все кратемарьи, трапезные, виночерпни, Огневые и от души пировали, кидая распорядителям и слугам последние оставшиеся в их карманах монеты.

— Мы снова вместе! — воодушевленно изрек Идал, поднимая кубок. — Все живые!

— Как ни странно! — обронил ДозирЭ.

— И завтра вместе отправимся в поход! — продолжил эжин.

— Вместе-то вместе, но в разных отрядах, — удрученно возразил Тафилус. — А как хотелось бы действительно быть всюду рядом, как тогда под Кадишем!

— Тафилус прав, — печально согласился ДозирЭ. — Завтра мы надолго расстанемся… возможно, навсегда…

— К чему эта грусть, друзья? — с укором говорил Идал, призывая жестом опрокинуть кубки. — Мы быстро разобьем флатонов и героями вернемся в Грономфу, украшенную победным пурпуром!

Друзья «на крови» выпили и, поскольку все были изрядно голодны, принялись за еду.

Идал продолжал балагурить, хотя и сам понимал, что завтра начнется великий поход против флатонов, из которого вернутся далеко не все: может быть, половина, может, треть, а может, вообще никто не вернется. Да и победа довольно призрачна! Вражеские орды столь огромны, что не поддаются никакому счету. Не зря день и ночь вокруг Грономфы возводятся новые укрепления. Глядишь, дело дойдет и до штурма столицы! Но ни ДозирЭ, ни тем более простоватый Тафилус и не догадывались о том, что на самом деле творится в душе у Идала…

Судьба действительно самым причудливым образом раскидала друзей по разным воинствам. Идал, как известно, возглавлял в Ополчении свой собственный отряд, который, к слову сказать, произвел на военачальников такое впечатление, что ему придали значение особой ударной сотни и даже позволили прикрепить к шлемам красивое оперение, которое Идал придумал сам. Тафилуса сначала расстроили тем, что партикулу Эгасса все-таки упразднили, но потом необыкновенно воодушевили — его и еще две сотни бывших «неуязвимых» зачислили в либеру «Черные драконы» — в отборный шеститысячный монолит, любимое детище Седермала, самый сильный отряд пешей части авидронской армии. Теперь девросколянин сидел перед друзьями весь в черном, в свободных штанах из плотной льняной ткани, которым многие удивлялись, поскольку в Авидронии штаны только начинали входить в употребление, и в высоких сапогах из толстой кожи с глухой шнуровкой. Тафилуса оставили десятником, о чем свидетельствовали хвостики на его плече, а по его регалиям, наградным платкам на шее и фалерам можно было проследить почти все важнейшие вехи победоносной военной кампании в Иргаме.

Самого же ДозирЭ без лишнего шума перевели из Вишневой армии в конную партикулу «Безумные воины» и разжаловали в десятники. Кроме того, ему запретили под страхом смертной казни кому-либо рассказывать о том, что произошло. После всего случившегося за молодого человека можно было только порадоваться, ведь он так легко отделался. Идал и Тафилус, помимо крепкой дружеской поддержки, всё время выражали искреннюю уверенность, что их товарищ быстро вернет себе былое уважение и награды. Они не знали, что молодой человек дал обещание Инфекту умереть в бою и что в ближайшее время твердо намеревался это сделать.