Шереметевы. Покровители искусств

Однако позже, незадолго до смерти, граф изменил завещание, распорядившись выплатить Елене Семеновне «яко приверженной ко мне отличною преданностию и истинным усердием о предохранении здоровья и спокойствия как моего, так и сына моего», сто тысяч рублей, а ребенку, который должен был у нее родиться, – двести тысяч. Ее старшим сыновьям, Николаю и Сергею, «яко воспитанникам моим, весьма близким сердцу моему, доставить по кончине моей по двести пятьдесят тысяч рублей», причем деньги надлежало выплачивать частями, а тем временем проценты с этой суммы должны были пойти на их содержание, обучение и воспитание.

Граф не делал разницы между своими сыновьями – воспитывались и росли они вместе, Елена Семеновна также жила в доме графа – конечно, не на правах хозяйки дома, но, однако же, располагая собственными комнатами и прислугой.

Но все же до конца жизни граф Шереметев не мог забыть свою жену Прасковью, продолжая тосковать по ней и в память о ней заниматься благотворительностью.

Глава 15 «Жить на Шереметевский счет»

Понимая, что сын, не зная своей матери, может не понять, чего ради его отец совершил такой вопиющий мезальянс, граф оставил особое «Завещательное письмо», в котором рассказал о Прасковье, о своих отношениях с ней, о ее характере и об истории их любви. Рассказывая в записках сыну о покойной матери, граф напоминал ему, что не знатность и не славу, а лишь благие дела можно взять с собой за двери гроба.

Управляющим делами малолетнего графа, к шести годам оставшегося сиротой, был назначен троюродный брат Николая Шереметева – Василий Сергеевич Шереметев, внук генерал-майора Василия Петровича Шереметева. Главные имения этой ветви рода находились в нижегородском крае, поэтому их часто называют «нижегородскими» Шереметевыми.

Рос мальчик в окружении большого числа людей, среди которых, впрочем, не было его родственников – только опекуны и воспитатели. Родственники со стороны отца не желали знать сына «крепостной девки», а родственники со стороны матери попросту не имели возможности с ним видеться, так что единственным близким человеком была для него подруга покойной матери, Татьяна Шлыкова, которая, исполняя данное обещание, не отлучалась от ребенка, стараясь заменить ему и отца, и мать.

О родителях она рассказывала ему совсем мало – отдельные фразы, факты, намеки.

Видишь этот крест? – говорила она маленькому Дмитрию, указывая на киот с образами, центральное место в котором занимало распятие с мощами. – Им тебя матушка благословила перед смертью. Как почувствовала, что скоро ее час настанет, велела подать ей крест и благословила.

С тех пор Дмитрий не расставался с этим крестом, она всегда занимал почетное место среди образов в его комнате.

А батюшка твой, – говорила она в другой раз, – всегда так щедро милостыню раздавал. Как идет куда – так монеты горстями рассыпает.

И Дмитрий, по примеру отца, всегда носил с собой кошелек с мелкими деньгами, которые щедро раздавал нищим возле церквей.

В день своего совершеннолетия – в 3 февраля 1820 года – он вступил во владение всем имуществом и был произведен в камер-пажи. Представляясь по этому случаю императору Александру I, он сказал, что «имеет усердное желание не только охранять во всей неприкосновенности памятник человеколюбия, родителем его воздвигнутый, Странноприимный Дом в Москве, но и усугубить благотворительность заведения сего на пользу общую». И сразу сделал большое пожертвование на имя императрицы Елизаветы Алексеевны на нужды благотворительности.

Через три года пришло время поступать на службу, и он выбрал для себя военное дело, поступив в Кавалергардский полк. Служба его продвигалась вполне успешно, он получал повышения и ордена, хотя император Александр Павлович относился к нему прохладно, хорошо помня историю брака его родителей.

Служба его была достаточно однообразна: внутренний караул, подготовка к парадам, парады, но сам он своим положением был доволен – к нему благоволил командир полка граф Степан Федорович Апраксин, а назначение флигель-адъютантом государя воспринял как большую милость.

Но при этом Дмитрий был человеком довольно застенчивым, молчаливым, избегал шумных сборищ, которые устраивали молодые офицеры, никогда не играл в карты.

«Многие упрекали его в стремлении отдалиться, – писал через много лет его сын. – Он, действительно, избегал знакомств и встреч, особенно – в последние годы. Отчасти это объясняется тем, что ему трудно было просто показаться на улице. В Москве его стерегли на разных перекрестках, следили за его прогулками и набрасывались на него с различными просьбами и вымогательствами. Было время, когда весь Воздвиженский дом наш, со всеми флигелями его, исключительно был занят даровыми квартирами, служащими лицами и пенсионерами. Ни одной квартиры не сдавалось внаем, а вдоль решетки дворца, выходящей на Никольскую улицу, ютились лавки торговцев старыми книгами».