Шерхан

— Я завтра заеду к Грише, поговорю с врачом, если он в состоянии будет перенести полет до Москвы, не будем откладывать поездку в долгий ящик.

— Ой, я не могу с ним полететь, у меня занятия в Доме творчества, — Вера Ивановна встрепенулась, а я усмехнулся. Странные люди до невозможности, сначала плачутся, потом придумывают тысячу оправданий своей трусости. А то, что Гришина мать испугалась, не сложно догадаться. Она не готова была столкнуться с реальностью, которая станет их настоящим и будущим кошмаром: больницы, уколы, терапия, прогнозы. Я смотрел правде в глаза, жестокой правде, сделаю все, что в силах. Даже если эта борьба заранее обречена.

— А у Лены отпуск только через три месяца, — слышу голос Веры Ивановны, ставлю кружку на стол.

— Ничего страшного, я полечу с ним и буду рядом столько, сколько нужно. Не стоит беспокоиться по таким пустякам! — в голосе полно сарказма, женщина потупилась, затеребила пояс на халате. — Я поеду, у меня сегодня полно своих дел!

Было паршиво на душе. Было так гадко, словно меня предали самые близкие люди. Я старался не смотреть в глаза Вере Ивановне, дабы не дать ей почувствовать свое разочарование. Да, я разочаровался в ней. В большей степени, как в матери. Меня совершенно не убедили ее «липовые» отмазки по поводу того, почему она не может поехать. Блядь, ну хватит прятать голову в песок, посмотри правде в глаза: твой сын умирает, ты должна быть каждую секунду рядом с ним, держать его за руку и молиться, молиться, молиться! Всем Богам на Земле. А что в итоге? Какие-то сраные занятия с детьми в Доме творчества важнее, чем собственный сын??? Мне было обидно за Гришу. Ладно я, никогда не знал, что такое семья, забота, переживания, беспокойство за близкого человека, он то…он то рос в полноценной семье. Он с самого рождения был окружен вниманием, нежностью своих родителей. И когда в дверь постучалась беда, родные люди отворачиваются, потому что оказались слишком слабы.

— Яр… — она хватает меня за локоть, когда я берусь за дверную ручку, чтобы уйти. — Прости… — смотрю в голубые глаза. Вера Ивановна кусает губы, понимаю, что «прости» это то, о чем я думаю.

— Я не Бог, и не мне вам что-то прощать. А пить по утрам — плохая идея, лучше сходите в церковь и поставьте свечку, закажите молитву за здравие. Поможет или нет, не знаю, но запивать свой страх вином не самый лучший выход, — заставляю себя чуть-чуть улыбнуться, потом выхожу. Закрыв дверь, прислоняюсь к ней спиною, слыша сдавленные рыдания. Первый порыв был вернуться, но сдержал себя. Сам почувствовал, как глаза увлажнились, как стало трудно дышать. Гриша… Блядь, за что??? Московское светило, глянув на выписки из карты, четко мне сказал, что чуда не будет. Слишком все запущено. Слишком поздно схватились. Если бы я только знал…Если бы я только был в курсе, что творилось в голове друга…он бы давно у меня лежал в самой крутой клинике мира, его бы лечили, его бы спасли. А сейчас…а сейчас я должен был делать вид, что призрачная надежда на чудо существует.

13 глава (Шерхан)

Звонок Саида вообще был некстати, но послать его было нельзя. Я помнил, зачем к нему приходил. И если Каюм позвонил, нужно было все свои переживания, эмоции задвинуть в нижний ящик и явиться перед глазами. Единственная причина, по которой ты не мог прийти к нему — это твоя личная смерть.

Он назначает встречу на яхте, сказав только о небольшой прогулке по морю. Соскучился по родным просторам типа, но тут было все ясно, он хотел поговорить со мною без посторонних людей, которые могли быть на суше. Ему не нужны лишние уши и глаза, впрочем, мне тоже, хотя сам бы не стал назначать встречу на яхте. В случае чего, спасаться было б проблематично, но раз Каюм решил так, значит беспокоиться не о чем.

Каюм ждет на яхте, беседует как всегда с кем-то по телефону, кивает мне в сторону стола, где были напитки, фрукты, легкие закуски. Примерно минуту он еще разговаривает по мобильнику.

— Видок у тебя совсем замученный, — замечает Саид, садясь во главе стола, я промолчал. Шутить, подкалывать настроения совсем не было. Голубые глаза прищурились, внимательно меня оглядели. Взял сигарету и прикурил.

— Как дела?

— По каким фронтам? — наливаю себе стакан воды, смотрю на горизонт, а берег все дальше и дальше.

— По всем.

— Если ты спрашиваешь, нашел ли я что-то на себя, то говорю — нет. Все документы исчезли, теперь даже выписки нет. Залезли в архив, нет ничего. Прям странно все до невозможности. Кто-то очень сильно хочет, чтобы мое прошлое осталось в прошлом.

— А с Власовой что?

— Любовь прошла, завяли помидоры, — о Лере не хочу говорить. Я скучал по ней, но не звонил, не пытался с нею встретиться. Хотя стоило просто поговорить, но понимал, что увижу ее и просто сойду с ума от мысли, если придется отпустить. Не хочу. Не могу! Она мне стала жизненно необходимой, я хотел прийти к ней после того, как решу вопрос с Хищником, когда будет поставлена жирная точка. Нельзя ею рисковать, пока мой враг жив, иначе моя ахиллесова пята будет использована против меня же.