Шерли

Однако, прежде чем подняться к себе, он заглянул сначала в столовую холодную, тихую и мрачную комнату, которой почти никогда не пользовались: обычно вся семья обедала в малой гостиной. Мартин остановился перед камином и поднял свечу к двум висевшим над ним портретам. На них были изображены женские головки: одна — безмятежной красоты, наивная и счастливая, другая еще прелестнее, но горестная и растерянная.

«Когда она всхлипнула, побледнела и прислонилась к дереву, она была похожа на эту, вторую», — проговорил про себя Мартин.

Уже у себя в комнате, сидя на краю узкой жесткой кровати, он продолжал:

«Наверное, она, как говорится, «влюблена» в эту длинную жердь, что лежит в соседней комнате. Ого! Неужели Хорсфолл его лупит? Интересно, почему он не кричит? Шум такой, словно она действительно терзает его зубами и когтями. Нет, скорее она просто стелит ему постель. Однажды я видел, как она это делает, она колотила матрас, точно боксер противника. Странно, что эта Зилла, — Боже, вот имечко: Зилла Хорсфолл! — странно, что эта Зилла такая же женщина, как Каролина Хелстоун. Они одной породы, но, по-моему, сходства между ними немного. Интересно, Каролина красивая девушка? Пожалуй; лицо у нее такое ясное, глаза ласковые, — когда она на меня смотрит, как-то приятно становится. У нее длинные ресницы: кажется, куда ни взглянет, всюду остается их тень, их покой, их ласка. Если она не переменится и будет со мной обходительна, как сегодня, я, пожалуй, сделаю для нее доброе дело. А для меня провести мою мамашу и эту старую ведьму Хорсфолл будет огромным удовольствием! Правда, я вовсе не хочу делать приятное Муру, но что бы я ни сделал, без награды я не останусь. А уж награду я выберу какую захочу. Я знаю, что потребовать: Муру это весьма не понравится, зато мне очень». С этими словами он улегся в постель.

ГЛАВА XXXIII Мартин берется за дело

Для исполнения своего плана Мартину в этот день нужно было остаться дома. Поэтому уже за завтраком он ничего не стал есть; затем, когда нужно было идти в школу, начал жаловаться на сильную боль в боку возле сердца, и в результате, вместо того чтобы отправить его вместе с Марком в класс, родители позволили Мартину расположиться в отцовском кресле у камина и даже почитать утреннюю газету. Уловка вполне удалась: Марк пошел к мистеру Самнеру учить грамматику, Мэттью и мистер Йорк удалились в контору. Теперь оставалось совершить еще три, вернее — четыре подвига.

Первый подвиг состоял в том, чтобы вознаградить себя за пропущенный завтрак: аппетит пятнадцатилетнего юнца никак не мог примириться с такой потерей. Второй, третий и четвертый подвиги были потруднее: к четырем часам нужно было как-то избавиться от матери, от мисс Мур и, наконец, от миссис Хорсфолл. Для этого Мартину могли понадобиться все его силы, — а откуда их взять при пустом желудке? Значит, первое дело было самым насущным.

Мартин знал дорогу в кладовую и не преминул этой дорогой воспользоваться. Служанки сидели в кухне и степенно завтракали при закрытых дверях. Мать и мисс Мур прогуливались по лугу и строили о вышеупомянутых закрытых дверях всяческие предположения. Мартин в кладовой ничем не рисковал и мог придирчиво выбрать все, что ему вздумается.

Поскольку завтрак запоздал, Мартин решил, что он должен быть recherché.[143] Хлеб с молоком порядком ему надоели; сменить и улучшить обычное меню было бы весьма желательно, тем более что можно было совместить приятное с полезным. На полке над буфетом лежали рядом розовощекие яблоки, он выбрал себе три штуки. На блюде с пирогами Мартин отыскал слоеный пирожок с абрикосами и кусок торта со сливами. Обыкновенный домашний хлеб не задержал его внимания, зато на чайное печенье он взглянул вполне благосклонно и соизволил взять одно. С помощью своего складного ножа он завладел птичьим крылышком и ломтем ветчины. Кусочек холодного яблочного пудинга, по мнению Мартина, весьма удачно завершал меню. Сделав это последнее дополнение к завтраку, Мартин наконец покинул кладовую и взял курс на дверь малой гостиной.

Он уже прошел полдороги, ему оставалось сделать всего три шага, и он бы спокойно стал на якорь в безопасной гавани, но тут наружная дверь отворилась, и на пороге появился Мэттью. Уж лучше бы это был сам черт с рогами, хвостом и копытами!

«Боль в боку возле сердца» с самого начала вызвала сомнение у недоверчивого и насмешливого Мэттью. Он еще тогда пробормотал несколько фраз, среди которых отчетливо послышались слова «бессовестный притворщик», а когда Мартин уселся в кресло и принялся за газеты, Мэттью едва не задохнулся от злости. Теперь он мог похвалить себя за проницательность: яблоки, пирожки, печенье, дичь, ветчина и пудинг говорили сами за себя.