Шерлок Холмс и доктор Джекил

Сохо был ещё достаточно респектабельным районом по сравнению с ужасающими условиями на Бакс-Роу, где грязные улочки — столь узкие, что два экипажа едва ли могли разъехаться на них, не задев друг друга колёсами, — просто кишели притонами да публичными домами и где у каждой двери стояли либо пьяницы, либо, используя изящный оборот Аттерсона, «сомнительной репутации леди». Газовые фонари там были немногочисленны и редки, равно как и полисмены, и поэтому неудивительно, что, едва доставив нас по указанному Холмсом адресу и получив плату, возница сразу же хлестнул лошадь кнутом и погнал её бодрой рысью, дабы убраться из этого района как можно скорее.

Здание, перед которым мы оказались, было по меньшей мере полувековой давности: его прокопчённый фасад начинал разрушаться, а окна на верхних этажах давно уже заколотили досками. Над входом раскачивалась подвешенная на цепях к надёжной кованой стойке деревянная вывеска, на которой можно было разобрать выцветшие буквы алого цвета — надпись «Красная гусыня». Изнутри доносилось бренчание расстроенного пианино, время от времени прерываемое взрывами пьяного хохота.

— Мы опоздали, Уотсон, — пробормотал Шерлок. — Занавес уже подняли.

Представление действительно началось. По скрипящим доскам сцены скакала шеренга весьма скудно одетых женщин, в то время как аудитория, состоявшая в основном из мужчин — подёнщиков, портового сброда да случайных декадентского вида франтов в цилиндрах, — аплодировала, топала ногами и свистела под аккомпанемент маниакальной фортепьянной музыки. Пока мы стояли в дверях, ища во множестве лиц преследуемого зверя, я с удивлением и растерянностью признал в последней группе зрителей нескольких своих коллег, получив таким образом представление, что в нашу просвещённую эпоху в тихом омуте водится гораздо больше чертей, чем я даже допускал.

Мой друг издал краткий возглас разочарования.

— Никаких признаков Хайда, — сообщил он. — Быть может, мы вынудили его… Ага, вот и он.

Пока Холмс говорил, мимо нас вниз по проходу проскочил Хайд собственной персоной, с тростью в руке и в развевающейся мантии. Сделав несколько шагов, он остановился и дерзко осмотрел зал, как и прошлой ночью у Штюрмера. На этот раз, впрочем, не разгневанно, а скорее высокомерно, словно считал себя повелителем всего, что попадалось ему на глаза. Я подавил в себе порыв отвернуться, когда его взгляд двинулся в нашем направлении, на мгновение задержался на нас, а затем перешёл дальше. Наша маскировка, судя по всему, выдержала главное испытание. И всё же меня снова терзала лютая и беспричинная ненависть к этому человеку и всему, что он собой олицетворял. Я испытывал досаду на самого себя, поскольку оказался столь слабым; но, бросив украдкой взгляд на своего спутника, понял, что в подобном чувстве отнюдь не одинок. Под шедевром грима, под бесстрастной маской Холмса, я, знавший его достаточно хорошо, разглядел признаки отвращения. Быть может, это проявилось лишь в том, что его единственный видимый глаз заблестел чуть ярче, или же он едва заметно поджал свои тонкие губы — определённо, не больше. Но всё-таки признаки отвращения были, хотя и различить их мог только я. Хайд вызывал одну и ту же, весьма примитивную реакцию у всех, кто его встречал.

Вновь пришедший снял цилиндр и мантию и, поскольку принять их у него было некому, понёс с собой на место в третьем ряду. Без шляпы голова Хайда — копна чёрных волос, зачёсанная в обезьянью гриву от выпяченного лба назад, — завершала его сходство с тварью из первобытного леса. Также я заметил, что он ходил слегка развернув носки стоп внутрь, как Холмс вычислил ещё даже до того, как оба они увидали друг друга. Могло ли это, задался я вопросом, послужить основанием для испытываемого мною ощущения некой смутной уродливости в его облике? Но этот вопрос так и остался без ответа, поскольку Хайд занял своё место и исчез из виду среди окружавших его более высоких зрителей.

— Нам лучше тоже поискать, куда сесть, — прошептал Холмс.

Мы прошли вниз по проходу к четвёртому ряду, и фортуне было угодно, чтобы там оказалось два свободных места почти прямо за Хайдом, куда мы и втиснулись, между разносчиком в лохмотьях и мускулистым торговцем рыбой, источавшим вонь в соответствии со своей профессией. Мы откинулись в креслах, чтобы по мере возможности получить удовольствие от представления.

Не хочу смущать читателя подробностями данной постановки, лишь выражу сожаление по поводу тех вещей, что определённая категория женщин готова проделывать, лишь бы услышать звон монет, падающих у их ног. Дабы не привлекать к себе внимания воздержанностью, я по настоянию Холмса присоединился к нему и принялся кидать пенни и полпенни на сцену и свистеть в манере, более чем неподобающей нашему социальному статусу. В душе я воздал хвалу небесам за мастерство своего друга в искусстве маскировки. ибо, узнай меня в этот момент какой-нибудь уэст-эндовский знакомый, я наверняка был бы вынужден полностью удалиться от общества.