Шерлок Холмс и крест короля

В тот день мы не смогли бы начать слежку за лордом Артуром, не получив разрешения войти в здание парламента. Но стоило нам туда проникнуть, кузен нашего клиента оказался в наших руках. Полисмен, дежуривший у ворот Дворцового двора, принял у нас пропускные бумаги, отдал нам честь и указал путь. Уже темнело, полная луна освещала реку и готические башни Вестминстера. Ниже по течению, вдоль набережной Виктории, ровной вереницей тянулись газовые фонари на кованых столбах, сиявшие, как жемчужины ожерелья. В этот час члены парламента, отобедав, приступали к обсуждению вопросов, назначенных к рассмотрению. Порой им приходилось работать долго и засиживаться допоздна.

Через застекленную готическую дверь мы вошли в мир, где архитектура эпохи Плантагенетов [5]сочеталась с комфортом клуба джентльменов. Арки из белого камня веерообразно расходились, образуя ребристые своды над ажурными переплетами норманнских окон. Длинные фрески в характерных для прерафаэлитов пастельных тонах изображали, как низложенный Яков II бросает в Темзу Большую государственную печать, король Вильгельм вновь обретает ее в 1689 году, а Карл Стюарт склоняет голову под нависшим над ней топором палача холодным январским утром на площади перед Уайтхоллским дворцом.

Мы отправились на галерею для публики, расположенную над залом заседаний палаты общин. На голубых, желтых и коричневых ромбах под нашими ногами пестрели трефы, пики и черви. Служители в красных ливреях и туфлях с пряжками напоминали карточных королей и валетов. На каждой из дубовых дверей красовалась надпись, своей нелепостью напоминавшая цитату из «Алисы в Стране чудес». На одной из них значилось «Прошения», на другой — «Вопросы», справа от нас сидел «Королевский почтмейстер», а слева располагалась «Контора стола». Я даже не слишком удивился бы, если бы из-за угла нам навстречу вышел белый кролик в тюдоровской куртке и трико.

На галерее для публики не было свободных мест: дебаты о юридической ответственности предсказателей судеб привлекли всеобщее внимание. Лорд Блэгдон обернулся и приветствовал нас наклоном головы.

Палата общин оказалась значительно меньше, чем я ожидал. С двух сторон зала, напоминающего неф средневековой приходской церкви, смотрели друг на друга ряды скамей, отделанных зеленой кожей. В дальнем конце, на возвышении, восседал спикер в парике и мантии. За ним тянулась галерея для журналистов, а выше — галерея для дам, загороженная светло-зеленым экраном, будто это был турецкий гарем. Перед кафедрой спикера находился стол, где работали клерки, и два пюпитра — члены парламента, стоя за ними, должны были обращаться к палате.

Заседание уже началось. Джозеф Китли, депутат от Южного округа Манчестера, выдвинул предложение от своего имени и теперь произносил речь за пюпитром, расположенным слева от нас. У этого высокого худощавого человека в распахнутом черном фраке была манера говорить, встряхивая волосами, редкими и седыми. Стекла его очков при этом сверкали. Он произвел на меня впечатление рационалиста в приемах ведения дискуссии и агностика в вопросах веры. Мы выслушали историю вдовы, которая лишь благодаря Канцлерскому отделению Верховного суда не стала жертвой жулика-предсказателя, норовившего завладеть ее имуществом. Кипя негодованием, депутат призывал парламент принять новый законодательный акт, защищающий граждан от грабежа, что рядился в личину суеверия.

С ответным словом выступил младший министр внутренних дел. Он был в той же мере невозмутим и сладкоречив, в какой мистер Китли разгорячен и дерзок. Неужели уважаемый оппонент в самом деле полагает, будто безобидные трюки каждого гадателя на деревенской ярмарке или церковном празднике нужно отнести к сфере уголовного права? Что до черной магии, которую применяли в упомянутом деле, то подобное всегда преследовалось в рамках общего права, и принятие нового закона совершенно излишне. По мнению высокообразованного господина генерального стряпчего, ничего менять не стоит.

Заседание продолжалось в том же духе, и, признаться, вскоре мои веки стали тяжелеть. Прежде, читая репортажи о напряженных дебатах, я не предполагал, сколь огромная часть того, что говорится в зале, остается за пределами газетных статей. Выслушивать все это полностью оказалось просто невыносимо. После того как младший министр в шутку назвал гадание по руке «безобидным атрибутом чайных вечеринок и ярмарочных площадей», я уже ничего не запомнил. Из дремоты меня вывел лишь локоть Холмса, вонзившийся мне под ребро.