Шерсть и снег

Идалина молчала. Она не сумела бы сейчас ответить, даже если бы захотела. Орасио провел рукой по ее волосам и попытался поцеловать, теперь только нежно, желая осушить ее слезы, но она оттолкнула его.

— Оставь, оставь меня! — Она стояла к нему спиной посреди комнаты, вытирая глаза. — Я ухожу…

Он нежно взял ее за руку.

— Не уходи… Подождем, пока вернется Арминда. Мы так мало видимся… Посидим еще немножко.

Но она не соглашалась:

— Я никогда не думала, что ты способен меня обидеть…

— Но я ведь ничего не сделал? Не будь дурой! Да если бы и сделал, какой от этого вред, раз мы поженимся?

— Я не хочу! Не хочу! Понял?

Орасио был раздосадован. «В следующий раз постараюсь ее убедить», — решил он.

Идалина, с трудом превозмогая стыд, призналась:

— Когда мать вздумала выдать меня замуж за этого парня из Гоувейи, я, чтобы избавиться от ее приставаний, дала понять, что… уже тебе принадлежала… Что было! Она схватила кочергу и, если бы я не выбежала на улицу, убила бы меня. Сколько я потом ни твердила, что это выдумка, никак не могла ее убедить. Она все кричала, что я бесстыдница, что я опозорила ее, и даже хотела выгнать меня из дому. Что я выстрадала, только мне одной известно!

Орасио жадно слушал. Ему понравился поступок невесты, но он опасался, что она и дальше будет оказывать ему сопротивление.

— Значит, поэтому ты не хочешь…

— Нет, не поэтому! Мы страдаем из-за вас, мужчин, а вы, натешившись, бросаете нас, как собак. Это всем известно. Знаешь, что случилось с Кустодией?.. Она, бедняжка, осталась с ребенком на руках…

Ему показалось невероятным, что Идалина может так думать. Он-то никогда ее не оставит. Ведь он добивался этого, только чтобы быть уверенным, что не потеряет ее. Будь все по-другому, он потерпел бы до свадьбы.

Орасио попытался оправдаться, но от волнения язык ему не повиновался.

— Я не хочу больше слышать об этом! — прервала его Идалина. — Уйдем отсюда!

Сгущались сумерки, в кухне становилось темно.

— Побудем еще немного. Сядь сюда. Значит, мать была разъярена? А этот тип из Гоувейи больше не появлялся?

— Я его ни разу не видела. Он мне писал, но я не отвечала.

— Значит, он писал тебе?

— Второе письмо я даже и читать не стала. Получила и тут же бросила в огонь. Во вторник на прошлой неделе пришло от него письмо на имя матери. Не знаю, чего он хотел… Она мне ничего не сказала, а я не спрашивала.

Орасио снова встревожился:

— Значит, этот тип продолжает добиваться своего? «— Скоро это ему надоест…

— Скорее я набью ему морду!

— Зачем? Если бы он приехал, я бы с ним даже не поздоровалась.

Тревога не оставляла Орасио. «Этот хлыщ не отвяжется. Он, должно быть, рассчитывает на мать Идалины, поэтому и написал ей. Он богат и может жениться, когда захочет. А у меня за душой ни гроша… Обесчестить же Идалину, чтобы привязать ее к себе, вряд ли удастся. Она на это не пойдет».

Орасио все больше озлоблялся. Ему хотелось то схватить Идалину и тут же овладеть ею; то разыскать соперника, броситься на него, плюнуть в лицо, даже убить; то обругать «эту старую бесстыдницу, которая вела себя так, словно она не мать, а сводница»…

Совсем стемнело. Они услышали, как по лестнице поднимается Арминда. Идалина нарушила молчание:

— Пойдем!.. — И обратилась к Арминде, которая уже входила в кухню. — Я схожу навестить Ану. — У нее на лице появилась бледная улыбка, голос звучал глухо.

— Вы, что же, все еще молчите? У вас такие странные лица!

— Нет, что ты!..

Немного погодя они вышли.

По дороге Орасио, схваченный смешанными чувствами — злобой, досадой, нежностью, — несколько раз порывался сказать Идалине, что любит ее сильнее прежнего, что она его жизнь. Но как только он начинал говорить, кто-нибудь встречался им на заснеженной уличке и, здороваясь, прерывал его.

Они простились у дома Аны. Орасио чувствовал себя усталым, опустошенным. Родители видели, как он вошел с угрюмым видом и, не сказав ни слова, направился в свою комнату. Там он, не раздеваясь, улегся на кровать. Немного позже мать вошла к нему и спросила:

— Что с тобой? Говорил с Идалиной?

— Говорил.

— Ну и как? Почему ты такой? Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось… Не приставайте ко мне!.. Ужин готов? В половине седьмого меня ждет Серафим…

Сеньора Жертрудес не настаивала.

— Готов, готов. Можешь садиться, — сказала она обиженно.

Орасио вышел на кухню и сел за стол. Чтобы пораньше уйти, он по воскресеньям ужинал один, задолго до родителей. Если отец был дома, он обычно развлекал Орасио своей болтовней. Сейчас старик жаловался, что стало невыгодно держать коз. «Все дорого, только молоко стоит гроши», — без конца повторял он.

Сеньора Жертрудес налила сыну суп и принялась незаметно наблюдать за ним. Он ел вяло, не слушая отца. Думал о чем-то своем…

Доев суп, Орасио встал из-за стола. Он был встревожен.

— Сардин не хочешь?

— Нет, не хочу.

Он поспешно вошел к себе и сразу же вернулся со шляпой, фонарем и посохом:

— До субботы!..

Широкими шагами он начал спускаться по уличке, поглощенный мыслью, которая не давала ему покоя.

Идалина только что вернулась от Аны, когда жених вызвал ее на улицу.