Шерсть и снег

У Серафима тоже давно болели руки. Но, осмотревшись вокруг, он понял, что, если оставит здесь мешок, никогда его не найдет.

— Нет… Тут вещей больше чем на пятьсот мильрейсов… Дай-ка его мне…

— Ладно, сам понесу.

— Дай мне…

Серафим перебросил мешок через левое плечо и передал Орасио фонарь. По-прежнему по пути им попадались скалы, покрытые большими простынями снега, но они уже не интересовали путников. Орасио швырнул ставший ненужным фонарь и сунул руку в карман. За несмолкающим воем ветра звон стекла не был слышен.

Орасио снова начал вглядываться в темноту. «Уже давно, — подумал он, — мы должны были добраться до Бейжамеса и увидеть огни Ковильяна. Но в Бейжамесе скалы не такие… И я не заметил, чтобы мы прошли мимо Портелы и Фрага-до-Нето…»

Серафим, хоть и бросил мешок, еле двигался; он плелся, как усталый медведь…

Орасио показалось, что он узнал скалы, мимо которых проходит тропа к Ковильяну. Однако сразу же понял, что ошибся…

Серафим споткнулся, упал и остался лежать распростертый на снегу. Мириады снежинок осыпались на него, словно он лежал под цветущей яблоней. Орасио нагнулся, чтобы помочь товарищу, но и ему изменили силы; окоченевшие руки не сгибались, будто были без суставов… Серафим с трудом встал на колени. Грудь у него вздымалась. Опершись на плечо Орасио, он медленно поднялся на ноги.

— Кажется, мы сбились с дороги, — пробормотал Орасио. — Сдается мне, это Мальяда-Велья…

Серафим взглянул на покрытые снегом скалы: «Нет сомнения, мы отклонились в сторону. Если продолжать идти в том же направлении, вместо Ковильяна окажемся между Наве и Пеньяс-да-Сауде». Он хотел сказать об этом, но не смог: из горла вырвался только хрип. В голове мелькнуло: «Парень, что погиб вместе с лошадью у самого отеля Пеньяс, тоже хорошо знал горы. Но, когда его застала буря, он не мог спастись…»

— Это Мальяда-Велья? Да?

Серафим еще раз попытался заговорить, но у него пропал голос. Он кивнул головой.

— Тогда лучше возьмем влево… Бейжамес должен быть вон там…

Орасио подумал, что Серафим, конечно, во всем обвиняет его, и в свое оправдание добавил:

— Если бы не этот проклятый фонарь… Да и ты ничего не заметил! Но теперь-то уж мы не заблудимся…

Серафим даже не пытался ответить. Они поплелись дальше. Орасио изнемогал. В его мозгу возникали какие-то расплывчатые, туманные образы. То ему слышался фабричный гудок, то виделся Матеус у своего застекленного закутка, то рабочие, входящие на фабрику. Все время одно и то же, одно и то же…

Теперь они спускались, и шаг их становился все менее уверенным. Обессиленные руки соскальзывали с посоха. Иногда снег под ногами проваливался и они падали на ощетинившийся вереск.

Серафим словно в тумане видел перед собой жену и детей. Затем представлял себе, как его хоронят. Священник, пономарь, крест… Хлопьями падает снег. Он в гробу, за гробом идут плачущие жена и дети. Позади друзья, одетые в черное, их плечи и шляпы покрыты снегом. Снег в одно мгновение побелил землю, наваленную вокруг вырытой могилы. Жена продолжает плакать… Он подумал, что если ему придется умереть здесь, пройдет много дней, прежде чем найдут его труп. Наверно, это будет только весной, когда растает снег. Он ужаснулся этой мысли…

Появились сосны: через каждые десять-пятнадцать метров попадались стволы с причудливыми очертаниями ветвей. Их становилось все больше и больше. Серафим опять упал и тяжело пополз, как пресмыкающееся, среди этих неподвижных призраков.

Ковильян был уже недалеко. Обычно ночью, даже на большом расстоянии, над городом виднелось зарево. Но сейчас небо было закрыто тучами, и только слабый, очень слабый свет едва просачивался сквозь падавший снег. Заметив его, Серафим заплакал. Орасио хотел подбодрить товарища, но не мог выговорить ни слова. Он чувствовал страшную усталость, она не давала ему дышать и сжимала грудь. Так прошло несколько минут. Орасио поглядел в сторону Ковильяна. «Теперь мы идем правильно. Там внизу должна быть Алдейя», — подумал он. Серафим с трудом встал… Они продолжали спускаться по склону. Они уже потеряли способность нащупывать ногами камни, которые грозили скатиться вниз, и впадины, заросшие вереском. Бросив свои посохи, они брели, отдавшись на волю случая, скользили, падали…

По-прежнему в горах завывал ветер, и наводящее ужас эхо откликалось в долине. Они плелись все медленнее и медленнее. У Орасио было такое чувство, будто вместо ног у него какие-то деревянные подпорки, на которые налипает снег. Тело было живым только до бедер, и жизнь в нем теплилась глубоко внутри, как в сердцевине дерева.

Серафим отставал. Орасио останавливался и поджидал своего спутника, понимая, с каким трудом дается тому каждый шаг. Шляпа, на которую налипло много снега, давила так, будто он нес на голове камень. А между воротником и шеей образовался снежный обруч, который сжимал горло хуже ярма. Орасио упорно старался вытряхнуть оттуда снег, но руки не слушались его. Серафим снова упал и долго не поднимался…