Шерсть и снег

Как только правительственный уполномоченный закончил свою речь и вернулся в контору, оттуда донеслись оживленные голоса. Толпа заволновалась: очевидно, началось распределение домов. Люди вплотную придвинулись к дверям, чтобы услышать, что происходит внутри. Орасио, который оказался сзади, сколько ни вытягивал шею, ничего не мог разобрать.

Внезапно толпа затихла. Отворилась дверь, вышел чиновник муниципалитета. Откашлявшись, он начал громко читать:

— Дома типа Два-A предоставляются Элиодоро де Соуза — мастеру Новой фабрики; Франсиско Телесу — шоферу; Жозе Бенто — ткачу…

Орасио перестал чувствовать холод; он весь превратился в слух, в мире как будто не существовало ничего, кроме этого размеренного, громкого голоса:

— …Жозе Антонио да Силва — торговому служащему; Фелисио Сараива — мастеру; Роберто дас Дорес…

Орасио с нетерпением ожидал, когда же будет названо его имя. Чиновник читал быстро, но ему казалось, что время тянется, тянется бесконечно.

Толпа, теснившаяся возле дверей, слушала молча. Только изредка раздавались радостные восклицания счастливцев, фамилии которых оказались в описке. А тот же голос бесстрастно перечислял:

— …Марио Таваресу — булочнику; Лукасу Соаресу — фабричному служащему…

После короткой паузы чтение списка продолжалось:

— Дома типа Три-A предоставляются…

Послышались новые фамилии. И когда наконец голос умолк, так и не произнеся его имени, Орасио не видел и не слышал ничего, что происходило вокруг. Перед ним возникла статуя Богородицы Консейсан, потом лачуга на улице Азедо, Мантейгас — все видения были связаны с мечтой о домике… Сердце его, раньше бешено колотившееся, теперь как будто успокоилось, но пересохли губы и он задыхался… Подняв глаза, Орасио увидел угрюмого, мрачного Дагоберто: его тоже обошли…

Толпа постепенно расходилась; некоторые весело смеялись, другие шли с поникшими головами. Приехавшие из Лиссабона фотографы снимали новые дома. Один из них наставил свой аппарат на ткача Жозе Бенто и попросил:

— А ну-ка, улыбнись! Сделай веселое лицо! Это для газеты…

Жозе Бенто рассмеялся, фотограф снял его…

Вскоре опустела и контора. Сеньор Наварро на мгновение задержался у двери, меланхолически созерцая новый квартал, засыпанный снегом. Он размышлял о том, что не удалось как следует использовать политический эффект события. Председатель муниципалитета, догадавшись, о чем он думает, сказал:

— Жаль, что такая погода! Иначе мы бы разукрасили дома флагами и пригласили духовой оркестр. Все было бы по-другому.

Сеньор Наварро и сопровождавшие его лица покинули Пенедос-Алтос…

Кто-то дружески хлопнул Орасио по плечу:

— Тоже записывался?

Он повернулся и увидел мастера Фелисио.

— Тоже!

— По лицу видать, что ничего не получил. Потерпи… Нельзя же всем сразу…

Слова Фелисио, который получил дом, разозлили Орасио. Но он сдержался:

— Что ж… Это верно…

Дагоберто куда-то исчез. Отвернувшись от мастера, Орасио поискал глазами Идалину. Она стояла возле одного из новых домов и разговаривала с Прокопией. Орасио начал подавать ей знаки, но она не замечала. Тогда, рассерженный, он зашагал один по дороге. Сотни рабочих шли впереди, шли медленно и молча, как будто это были похороны.

Перейдя мост, Орасио увидел на повороте дороги толпу. Люди окружили какого-то человека. Это был Рикардо. Он похудел, осунулся, под кожей выпирали острые скулы. На нем был потертый, лоснившийся, весь в пятнах костюм и рваная сорочка. В руке Рикардо держал сверток. Увидев Орасио, он бросился обнимать его:

— Как поживаешь? Я знаю, что ты женился… Жулия мне писала…

Орасио с волнением посмотрел на товарища: Рикардо впервые обратился к нему на «ты», как будто разлука сделала их ближе.

— Когда вы вышли? А Алкафозес?

— Только что. Алкафозес тоже.

— Жена уже знает?

— Нет…

Рикардо хотел было идти дальше, но рабочие не отпускали его.

— Так чего же от тебя добивались? — допытывался Мальейрос.

— Потом поговорим, — ответил Рикардо.

— Дружище, ну, в двух словах!

— В общем все время требовали каких-то разоблачений. Искали главарей. Хотели дознаться, не получали ли мы указаний из Лиссабона… Мне надоело повторять, что никто нами не командовал, что мы сами решили бастовать, потому что заработной платы нам не хватало на жизнь. Они твердили, что я лгу, и настаивали на своем. Конечно, я очень беспокоился о Жулии и о малышах, в особенности когда сидел в одиночке и не знал, что с ними. Жулия мне писала, но, должно быть, о многом умалчивала…

Рикардо говорил просто, но тверже и решительнее, чем прежде. Он повернулся к Бернардо и спросил:

— Ты видел Жулию и ребят? Как они?

Многие знали положение семьи Рикардо, и вопрос этот поставил их в затруднительное положение. Бернардо, живший в Алдейя-до-Карвальо, ответил, запинаясь:

— Да… Да… Я их видел… Еще вчера видел… Живут…

Рикардо почувствовал, что тот чего-то не договаривает.

— С ними что-нибудь случилось?

— Нет… Нет… — пробормотал Бернардо. — Живется им трудно. Ты ведь знаешь… Можешь представить… Но они как-то обходились… Товарищи им помогали, но мало что могли сделать…

Рикардо отрывисто попрощался:

— Ладно! До свидания!