Шесть дней

Отец закрыл дверь. «Какая бы ни была — она тебе мать», — сказал он тогда. «А как ты можешь мириться, что твою мать из дому выжили? — спросил Виктор. — В чем она перед тобой виновата? За любовь к нам выжили». Виктор хотел еще что-то обидное и злое сказать, лицо его — он почувствовал это — стало жестоким, запавшие щеки провалились еще больше, во он взглянул на сгорбленные плечи отца и промолчал. «Выходит, любовь — это зло?» — неожиданно робко спросил он. Ожесточение, владевшее им, погасло, ему не хотелось больше укорять отца, винить его в чем-то, чего и сам как следует не понимал. «Какая смотря любовь!.. — в раздумье сказал отец. — Иная, может, и зло». «Нет! — загорелся Виктор. — Любовь — всегда добро!»

После этого разговора Виктор чувствовал, что отец порывается поговорить, что-то объяснить, но удерживает себя, наверное, боится, что оба они сорвутся и будет еще хуже. Отец… Как было просто прежде. Стоило только приласкаться, уткнуть голову ему в колени, почувствовать прикосновение к волосам шершавой, сильной руки, и приходило успокоение. Эта простота отношений ушла и больше никогда не вернется…

Отец вошел в комнату, и Виктору уже нельзя было притворяться, не замечать его. Александр Федорович присел на край кровати.

— Решил я не уезжать в дом отдыха, Витя, — негромко заговорил отец, — перед Дедом не срамиться, за совет тебе спасибо хочу сказать. Но уезжать все же приходится… В Болгарию меня посылают, в командировку. Сегодня вызывали… Не посмел я, Витя, отказаться. Сам понимаешь, не могу… А Василий Леонтьевич опять будет клясть…

— Матери сказал? — живо спросил Виктор, приподнимаясь на локте.

Отец отрицательно помотал головой.

— Бабушку пожалел. Ну, а сейчас придется… Что же нам с тобой делать, Витя?

— Я уйду, отец, — сказал Виктор, — лучше так будет. Не сердись на меня, я решил…

— Куда?

— К бабушке уйду.

Александр Федорович вскинул взгляд на сына, спросил:

— Договорились вы с ней?

— Нет, еще не знает. Пустит к себе, я часто у нее бываю. Все она понимает.

XII

Они помолчали, раздумывая каждый о своем. Виктор сел на кровати рядом с отцом, тронул его за плечо.

— Может, не прав Василий Леонтьевич, зря к тебе вяжется? — спросил Виктор и, вытянув тонкую шею, уставился на отца. — Может, по злобе? Скажи, тогда я и ответить могу. Не побоюсь Деда.

— Нет, Василий Леонтьевич по злобе никогда не поступит, — без колебаний сказал отец. — В доменном деле по злобе друг на друга нельзя, печь работать не будет. Так мы все приучены, Витя. Я его давно знаю, и он меня знает, учитель мой, первый после Григорьева…

Андронов замолчал, вспомнил, как начинал работать обер-мастером блока печей под присмотром Деда. Василий Леонтьевич договаривался с ним, называя его по имени и отчеству, хотя обычно звал Сашкой: «Ты, Александр Федорович, завтра с утра иди через пятую проходную по всем четырем печам, а я зайду с другого конца, начну с десятой. Встренемся посередке, расскажем друг дружке…» Сходились в комнатке обер-мастера. Потом Андронов ходил по печам вместе с Дедом. Ни на шаг не отставал, лез вместе с ним, если требовалось, в самое пекло, высматривал его приемы, учился каждой мелочи. И за трудолюбие, за настойчивость и смелость стал доверять ему Дед, посылал разбираться в конфликтах между горновыми, прислушивался к его совету, кого в какую бригаду перевести, как сладить бригады. И ответил Андронов сейчас сыну словами Деда: «В доменном деле по злобе друг на друга нельзя, печь работать не будет…» Так говорил Василий Леонтьевич горновым, когда они не ладили друг с другом или с мастерами. И наводил порядок твердой рукой.

— Нет, Витя, по злобе Василий Леонтьевич не будет… — повторил отец. — Дед наш все время в народе, а там, где народ, есть все время зацепки-прицепки. Где-то у него на сердце появится горечь, а вдруг — какая-то радость. Сердце все время в ритме колотится. Ритм этот годами выработался. А когда он по злобе начнет жить — ему самому жизни не будет. Он одно свое доменное производство полюбил, свое только это дело. Однолюб. Судьба такая. Для него не существует больше ничего на свете. Он может и пять, и десять суток работать напролет, отдохнуть — и опять за работу…

— А это хорошо или… плохо?.. — спросил Виктор. — Что однолюб?