Шесть дней

Переходя с печи на печь, заглянул в вентиляционный проем наружу. Внизу, прямо по шпалам железнодорожных путей шагал Валентин Иванович Черненко. В темной куртке, в притертой к голове кепочке, которую видел на нем Ковров с незапамятных времен. Остановился, поднял голову, посмотрел на колошник печи. Потом оглянулся вокруг на могучие трубопроводы и двинулся дальше.

Ковров высунулся в проем, проследил: и у следующей печи остановился Валентин Иванович, осмотрел ее с подножия до свечей предохранительных клапанов, венчающих стальную громадину, как четырехзубой короной. И опять неторопливо зашагал по путям. Прощается Черненко с доменным цехом…

Ковров резко отпрянул от проема, и, сдерживая непрошеные слезы, — откуда только могло появиться в очерствелой душе непроизвольное желание зареветь — торопливо пошел дальше, на следующую печь.

Потом отправился в столовую. Шагал и непроизвольно вспоминал, как они с Ларисой уславливались приходить в столовую вместе, когда там было меньше народу. Давно это было. Сейчас, наверное, набился полный зал. Ну и что! — беззаботно сказал себе Ковров. — Пусть там будет сколько угодно обедающих, какая разница? Никто не может помешать поговорить с Ларисой, если она там…

Она стояла в очереди, хотела взять у него деньги и заказать обед, такой же, как и себе, как они делали прежде.

— Не надо, — сказал Ковров, — будет шум. Только займите мне место… — Ковров оглянулся на «их» столик в углу.

Лариса кивнула.

За обедом они разговаривали о своих делах, как было и прежде, когда приходили сюда вместе. Лариса сказала, что не могла смотреть, как погибает муж («Какой уж он мне муж!» — добавила она), и устроила его в больницу.

— Зачем ты моталась?.. — сказал Ковров, впервые сказав ей «ты», — я бы сам мог это сделать.

— Нет, — решительно возразила Лариса, — это я должна была. — Плечи ее поникли.

— Дочь моя меня прогнала… — сказал Ковров. Открыл свою боль и оттого впервые за этот тяжелый день чуть просветлело на душе.

— И объяснить ей ничего нельзя, — сказала Лариса.

— Каторга на всю жизнь… — пробормотал Ковров.

Лариса не стала успокаивать, поняла, что Ковров прав.

— Иван и Майя тебя приглашают, — сказала Лариса, тоже впервые называя его на «ты», — приходи, Алеша, всем нам будет с тобой хорошо. И тебе тоже будет хорошо, — уверенно сказала она. — Иван сказал, чтобы я тебя привела.

— Ладно, — сказал Ковров. — Только не сегодня. Я себя знаю: молчком буду сидеть, всем вам настроение испорчу. Я сам к вам приду…

Они поднялись из-за столика и разошлись по своим рабочим местам, будто ничего и не произошло в этот обеденный перерыв…

После смены Ковров один возвращался с завода. Остановился на стальном мосту перед доменными печами. На этом же месте они когда-то стояли с Ларисой, и Ковров рассказал ей, как не удалась его семейная жизнь и как не смог он найти утешения в беспорядочных своих увлечениях. Странно было вспоминать и ту его жизнь, и тот разговор с Ларисой, в котором он признался ей во всех своих грехах. Может быть, последнее время она потому и была холодна с ним, что никак не могла забыть его признаний? «Нет! — сказал он себе. — Совсем не в том дело». Лариса поняла, что, признаваясь ей, он кончал с прежней жизнью. Не могла не понять. Просто дело в том, что последние дни он сам не обращал на нее внимания. Где-то глубоко в сознании боялся, что она окажется виновницей его разрыва с детьми. Какая же она виновница?.. Свои у нее заботы. И у него свои: дети, с которыми надо как-то разобраться. Что сделаешь, жизнь есть жизнь… Но им обоим, ему и Ларисе, как бы сложна ни была эта жизнь, друг без друга не обойтись. «Нет, не обойтись!» — сказал он себе.

Он стоял, опершись локтем на стальные перила, а мимо него спешили женщины и мужчины, у каждого были свои дела и свои заботы, и лишь некоторые с удивлением оглядывались на человека у перил, смотрящего на выстроившиеся в ряд, оплетенные трубопроводами громадины печей. Ковров вдруг осознал несуразность своей праздной позы на пешеходном мосту, где никто не задерживается, потому что одни идут заступать на смену, а другие торопятся по домам к своим семьям, к своим горестям и радостям. Ковров как-то по-молодому повернулся и зашагал в потоке людей, устремившихся к заводской проходной.

XX

Глубокой осенью Середин вылетел в Москву в сопровождении начальников отделов заводоуправления. Перед отъездом у него не было ни минуты свободной. Дома он сидел допоздна с документами, которые скоро должны были выйти за пределы завода. Вспоминал Нелли в редкие просветы между совещаниями, утверждением разных смет и расчетов, выслушиванием рапортов цехов о выполнении плана. Знал, что Нелли понимает, как он сейчас занят. И от нее тоже требуют соображений о будущем лаборатории. «Ничего, — говорил он себе в такие минуты, — надо потерпеть, а потом я доберусь до нее».