Шесть дней

Он впервые был в квартире Андроновых, оглядывал ее не без любопытства. В передней, в проеме между стен едва помещался продранный, обитый потертым, некогда черным дерматином старомодный диван с высокой спинкой. Видно, хозяевам жаль было выбрасывать: в комнате старью места не нашлось, втиснули в переднюю, В зале, как называлась по-старинному, по-уральски, первая парадная комната, стояло пианино с замутившим лак толстым слоем пыли. На верхней крышке лежал здоровенный слесарный молоток, видно, Андронов что-то недавно мастерил. На столике у противоположной стены располагалось стадо вырезанных из пожелтевшего дерева, тонкой индийской работы, слонов. На стене как-то боком на одном гвоздике висел кусок ватмана, на котором яркими красками был изображен пейзаж с пальмами и индианкой в пестрых одеждах с поклажей на голове, несомненно, работа Андронова-отца. В углу у окна на тумбочке стоял телевизор давно устаревшей марки, прикрытый пожелтевшей газетой. Скромный книжный шкафчик был начинен подписными изданиями в дорогих разноцветных переплетах. Книги так плотно были вбиты в шкафчик, что вытащить с полки можно было не один какой-либо томик, а разом весь ряд.

— Мать накупила, — буркнул хозяин квартиры и, зевнув, добавил: — Для мебели… Интерьер!

В кухоньке, куда Андронов привел гостя, рядом с дорогим кухонным гарнитуром, отделанным белым пластиком, но без фирменного стола, ютился небольшой, покосившийся столик с почерневшими ножками, за которым Андронов и питался, и готовил на нем еду: на обрезке доски стояла сковорода, рядом лежали мясорубка и пакет с хлебом, стояли немытые тарелки и стаканы.

«Куда-то гарнитурный стол приспособили — здесь ничего даром не пропадает», — решил Ковров.

— Водки нету, — сказал Андронов, — для себя не держу, а гости сами приносят. Чаем угощу.

— Давай, — без церемоний согласился Ковров.

Андронов поставил на газовую плиту чайник и отправился одеваться. Явился в ярко-синем тренировочном костюме с белыми полосками на вороте и обшлагах и по-прежнему в шлепанцах на босу ногу.

— Эх, будем мы сейчас чаевничать из индийского сервиза! — воскликнул Андронов. — Чего ему пропадать без дела в шкафу.

Андронов присел, раздвинув колени и покачиваясь на носках, и в такой неустойчивой позе принялся доставать из дальнего угла шкафа яркие расписные из тонкого фарфора чашки, блюдца, какие-то замысловатые вазочки, располагая фарфоровое разноцветье у стоптанных шлепанцев.

— Принимайте, — сказал он, сгребая с пола и подавая Коврову дорогую посуду.

— Что мы со всем этим делать будем? — изумился Ковров. — Всего и не уместить…

— Поставили тут ветерана со старой квартиры, выбросить, видишь, жалко. А гарнитурный кухонный мне отдали для занятий… Ничего, как-нибудь потеснее расположим, все и уместится. Хоть раз по-человечески чаю попить. Одно к одному ставьте, Алексей Алексеевич, — и порядок!

— Красиво, конечно, а все же из поллитровых кружек спокойнее, — заметил Ковров.

— Ничего, совладаем, — говорил Андронов, подавая гостю все новые пригоршни посуды. — А разобьется, какая разница? Туда и дорога…

Вскоре столик начал походить на уголок антикварного магазина.

— А он не развалится под такой нагрузкой? — засомневался Ковров и осторожно потрогал столик.

— Сегодня профилактику ему делал, молоток видели на пианино? Гвоздищи в ножки засадил — будь здоров! — Андронов для пробы ткнул столик кулаком и тот вдруг угрожающе заходил ходуном под жалобный перезвон фарфора. — Гляди, Алексей Алексеевич, не поддается, я же говорил…

— Очень даже поддается, — возразил Ковров. — Втравишь ты меня в историю, Витя. Сам не рад будешь и меня подведешь. Сервиз-то не твой.

— Материн, дышать на него боится. Пусть хоть раз людям послужит. Поосторожнее будем кулаками махать, вот и обойдется, — уверил Андронов. — А нет, так мне все равно…

— Тут, знаешь, не до махания; в самом деле, дышать опасно… На заводе нервничаешь и у тебя не знаешь, как сесть, как повернуться. Точно на ящике с динамитом, — ворчал Ковров.

— Обойдется, Алексей Алексеевич. А нервы от этой красоты сами собой должны успокаиваться. Где-то я читал… Вот и проверим.

Чаевничали молча, сосредоточенно поглядывая на красочный фарфор, боясь шевельнуться, чтобы не развалить хилое сооружение.

Сервиз родители привезли из Индии год назад, когда приезжали в отпуск. Сразу же он был запрятан в угол на нижней полке шкафа, до лучших времен. Из яркой дорогой посуды никогда не чаевничали, выставляли напоказ, когда приходили гости, а чай из серебряного индийского кувшина разливали в стаканы, вставленные в подстаканники той же работы, купленные вместе с кувшином. Сервиз и серебро — это были покупки матери. Отец привез из далекой страны папку с этюдами, не всегда удачными. Яркие краски природы, видно, никак ему не давались; то перед Виктором были аляповатые лубки, то этюды производили впечатление каких-то фантастических детских рисунков. Лишь две или три работы понравились Виктору, но он ничего не сказал отцу, не похвалил и не подверг критике. Просмотрел молча все работы, сложил их в папку и больше к ним не прикасался.