Шесть гениев

Chi farsi un buon pittor cerca, e desia,
II desegno di Roma abbia alla mano,
La mossa coil’ ombrar Veneziano,
E il degno colorir di Lombardia,
Di Michel Angiol la terribil via,
Il vero natural di Tiziano,
Del Correggio lo stil puro e sovrano,
E di un Rafel la guista simmetria.
Del Tibaldi il decoro e il fondamento,
Del dotto Primaticcio l’inventare,
E un po di grazia del Parmigianino.
Ma senza tanti studj, e tanto stento,
Si ponga l’opre solo ad imitare
Che qui lasciocci il nostro Niccolino.

Такова современная Валантену оценка живописцев. Сонет написан в начале 1600-х годов художником Агостино Каррачи, основавшим вместе с братьями Академию живописи в Болонье.

Однажды я перевел его. Но, конечно, неумело.

Кто быть художником стремится совершенным —
Рисунком римским пусть владеет несравненным,
Венецианской светотенью беглой, стройной;
Усвоит колорит Ломбардии достойный,
Пойдет по страшному пути Микеланджело;
Как Тициан, природу должен знать всецело,
Постичь Корреджио стиль царственный и ясный,
Рафаэля частей размер и строй согласный.
У Тибальди пусть возьмет силу для картины,
У Приматиччио искусство сочиненья;
Кой-что для грации дает Пармиджианино.
Но чтобы без этих всех свершилось достиженье,
Пусть будут образцом ему одни творенья —
Конечно, нашего, конечно, Никколино.

Никколино — это Никколо дель Аббат, теперь уже совсем забытый. А Валантен, который столь же может считаться римлянином, сколь и парижанином, даже не упоминается в сонете, как, впрочем, и Караваджо, бесспорно вошедший в историю живописи.

И то же самое сейчас. Современное искусствоведение не знает Валантена. О нем нет ни слова ни в «Les grands maîtres Français» Жака Ваше, ни в справочнике «Les trois siècles de la peinture en France», ни, скажем, у англичанина Броунеля в его подробнейшей «French Art. Classic and Contemporary». Если его имя и называется случайно, то лишь в каком-нибудь уничижительном смысле. В справочнике Дарвиля, например, я нашел такое место: «Валантен, так же как и несколько других французов, работавших тогда в Риме, бесспорно обладал дарованием, но ленился трудиться и далеко не оставил такого наследства, как, скажем, Пуссен, картины которого можно встретить во всех крупнейших музеях мира». Ничего себе!.. Чтобы идиотизм этой мысли выявился еще полнее, Дарвилю следовало сравнить Валантена не с Пуссеном, а с Камбиазо или каким-нибудь другим живописцем заката итальянского Возрождения. В те времена тщеславие заставляло художников писать по картине в неделю. Померанчи считал день неудачным, если между завтраком и ужином не покрывал красками трех квадратных метров полотна. Он писал, как в лихорадке, не позволяя себе опускать рук, мог сделать портрет в течение четырех часов, причем такой, который по тщательности отделки превосходил холсты да Винчи. После Камбиазо осталось около двух тысяч картин. Его жена топила печь эскизами, поминутно слетавшими с его стола, как голуби на корм. Все это так, но надо же понимать разницу между изобилием творчества и изобилием продукции. При плодовитости Камбиазо или Померанчи у них не оставалось ни сил, ни времени для поисков и самостоятельных решений. Они и не внесли нового в живопись. Тот, кто пишет бесчисленно, обычно лишь повторяет себя (или другого), чем доказывается не трудолюбие, а умственная лень. Гения отличает непрерывное движение от вещи к вещи, а не безмерное количество продукта, сходящего с его мольберта. Да!