Шесть гиней

И вдруг он поднялся и выпрямился во весь рост. Я не понял, зачем он это сделал, но, не раздумывая, хотел последовать его примеру. Но тут пулеметная очередь хлестнула по воздуху, и я еще плотней прижался к земле. Мой друг вскрикнул и упал.

Ужасные мгновения… Не знаю, сколько прошло времени. Я лежал неподвижно и сжимал приклад.

— Не останавливайся, ползи вперед, — донесся до меня слабый прерывающийся голос. — Только осторожней… Как видишь, они не спят.

И снова тишина. Мрак, густой и непроглядный. Ни единого движения, только смерть вокруг.

— Ну что ты, ползи же!

— А если меня убьют?!

— Не думай сейчас об этом. Гранаты приготовил?

— Да.

— Тогда не медли. Возьми немного правей, на эту скалу. Сколько сейчас времени?

— Пять минут второго.

— Ну, давай!

Пули снова засвистели вокруг нас. По свету вспышек и треску выстрелов было ясно, что цель совсем рядом. Я взглянул на друга. Он лежал, истекая кровью, и глухо стонал. А ведь мгновение назад он улыбался, советовался с нами, спокойно и беззаботно шутил… Зачем он поднялся с земли? И почему именно он сражен? Неужели для него все кончено?

Я подумал, как страшно, наверно, ему умирать сейчас, И вдруг услышал:

— Иди же вперед!

В последние свои минуты он думал только о выполнении приказа, о товарищах, о сторожевом посте, который нужно уничтожить. Нет, он не боится смерти, он смеется над ней. Вот это настоящий герой! А я…

Слеза сбежала по моей щеке. Я пополз, сжимая винтовку, словно что-то толкало меня вперед. До меня доносилось прерывистое дыхание и тихий замирающий стон раненого. Этот едва слышный стон разрывал мою душу… Он вел меня туда, где были блиндажи, огонь и смерть…

Что случилось потом? Я обогнул сторожевой пост и, сняв предохранитель, бросил гранату. Затем размеренно и спокойно повторил эту операцию еще несколько раз. Больше я не думал ни о малодушии, ни об отваге, ни о жизни, ни о смерти… Только стон в темноте и тяжелое дыхание раненого, оставшегося позади, терзали душу.

Когда вражеские выстрелы стихли, я пополз к блиндажу. Там оказалось пять обгоревших тел да немного патронов. Ко мне подбежали товарищи.

— Ты — герой… ну и молодец… какой смельчак… — повторяли они.

С болью в сердце я вернулся к погибшему. Он лежал недвижим и спокоен, откинув руку, указывавшую в сторону сторожевого поста. Мы подняли его и понесли в лагерь. Скорбь и тоска охватили меня.

Я стал думать о том, что такое храбрость. Храбрость и есть то, что я видел в этом сильном и решительном человеке, моем друге? Или только случайное стечение обстоятельств? А может быть, минутный порыв, временная победа над страхом делают нас героями?

* * *

Утром я направлялся к израильскому сторожевому посту во главе маленького отряда солдат. Наша задача состояла в том, чтобы на развалинах разбитых блиндажей оборудовать свой сторожевой пункт. На груди моей был новый орден… «За отвагу».

ЮСУФ ИДРИС

В автобусе

Перевод А. Пайковой

На остановке в автобус вошел юноша. Хотя зима еще не кончилась, его легкая рубашка с короткими рукавами была расстегнута у ворота; джемпер, надетый поверх рубашки, оставлял открытыми шею и руки. Небрежно засунув под мышку папку с конспектами, юноша играл длинной цепочкой, то перебирая ее пальцами, то наматывая на руку.

На следующей остановке вошла девушка, тоненькая и стройная, как колос пшеницы, с еще не оформившейся грудью и волосами, собранными на затылке в пучок, похожий на конский хвост. Она держала за руку маленького мальчика, наверно, брата. Быть может, его послали с нею специально, чтобы оградить беззащитную овечку от волчьих стай.

Автобусы — это наша гордость, и мы готовы сохранить их на века, несмотря на то что они всегда набиты. Мы так привыкли к давке, что, кажется, даже не замечаем ее, словно это в порядке вещей. Вот и сейчас автобус был переполнен. Пассажиры, в основном солидные люди в темных костюмах и строгих галстуках, несмотря на тесноту и давку, умудрялись сохранять серьезный и важный вид, даже оказавшись на подножке автобуса и болтаясь во все стороны, как при сильной качке.

Мой сосед справа, толстый господин, отличался от других пассажиров еще большей важностью и солидностью. Он сидел в пальто, хотя утро было таким ярким и светлым, что хотелось раздеться и идти голым под лучами солнца.

Юноша втиснулся в автобус, но никто даже не взглянул на него. Когда же появилась девушка, все эти солидные господа в пиджаках разом, точно по команде, повернулись к ней, но тут же потеряли всякий интерес: она была еще слишком мала, моложе их дочерей — в любовницы такую не возьмешь, с ней даже на улице появиться неприлично.

Только мой сосед недовольно заерзал на своем месте, нахмурил брови и неодобрительно пробормотал:

— И зачем она сюда влезла? Разве можно девчонке ехать в такой толчее? Какая дикость!