Шесть голов Айдахара

Воспользовавшись этим, Кутлук-Темир – хан Моголистана – совершил несколько набегов на города и кишлаки Мавераннахра. Однако в это время уже набрали силу эмир Хусаин и Хромой Тимур. Захватив города Кошом и Карши, они сделали местом своей главной ставки Балх. Большие города Мавераннахра – Бухара и Самарканд – остались в стороне от их непосредственного влияния. Давно вели спор между собой эти два города. И если кто-либо из прежних эмиров или ханов делал своей ставкой один из них, то в другом, как правило, собирались недовольные новым правителем.

Так случилось и теперь. Только ныне и в Бухаре, и в Самарканде одинаково ненавидели нового эмира. Оба города были центрами ислама, а Хусаин не смог привлечь на свою сторону духовенство, и потому муллы, имамы и улемы при каждом удобном случае внушали ремесленникам мысли о непочтении к новому правителю.

Во многом здесь был виноват и сам Хусаин. Жестокий и своенравный, он в своих решениях редко руководствовался благоразумием. Кроме того, жадность и скупость его не имели предела. На Востоке почтение и простому народу, и знати может внушить лишь тот правитель, который умеет ослепить богатством и роскошью. Хусаин же одевался всегда подобно обыкновенному нукеру, и нередко на одежде его можно было увидеть заплаты. Он никогда и никого не одаривал, и, быть может, именно поэтому мусульманское духовенство, привыкшее к щедрым подачкам правителей, так невзлюбило его и сразу же приняло сторону противников Хусаина.

Без радости в сердце приехал Ардак в Самарканд. На душе после встречи с Хромым Тимуром было неспокойно – все время чувствовалось, что тот говорил одно, а думал совсем о другом. И еще сомнения Асыгата… Они настораживали и пугали.

В городе, за высокими глинобитными стенами, было тревожно. На многолюдном, пестром базаре, среди разноязыкого говора без труда можно было услышать злые слова о Хусаине. Народ, измученный поборами, умело подогреваемый муллами и имамами, готов был взяться за ножи и выступить против любого, кто в это время, по его мнению, окажется виновным во всех бедах.

Здесь же, на базаре, в крошечной чайхане под развесистой кроной карагача, Ардак услышал имя Тимура.

Старый человек с редкой седой бородой, отхлебывая крошечными глотками чай из кисе, неторопливо рассказывал не то сказку, не то легенду о том, как появился на свет ближайший сподвижник Хусаина – Хромой Тимур. Лицо старика было неподвижно, бесстрастно, словно он сто раз рассказывал. Ардак насторожился и, стараясь не выдать охватившего его интереса, стал слушать.

– И когда Такине-хатун, средняя жена бия Тарагая, забеременела, пришел к ней во сне святой Хизыр-Гали-Ассалям. Она еще не знала, что беременна, и попросила святого даровать ей сына.

«Хорошо, – сказал Хизыр-Гали-Ассалям, – пусть будет так, как ты просишь». И протянул женщине ребенка с телом твердым и крепким, словно высеченным из камня, и сердцем, сотканным из нежнейших лепестков роз.

С радостью приняла Такине-хатун младенца и приложила его к своей груди, но он долго не мог поймать губами сосок, и она, рассердившись, шлепнула его ладонью по каменному заду – и заплакала от боли. Видя слезы матери, разрыдался и ребенок. Он плакал долго и безутешно, потому что сердце его было из лепестков роз и всегда переполнялось, словно бутон каплями росы, состраданием к тем, кому больно или плохо.

«Ну как, нравится тебе твой сын?» – спросил святой.

«Нет, – сказала Такине-хатун, – мне не нужен ребенок, у которого так близко находятся слезы. Дай мне другого».

Хизыр-Гали-Ассалям тяжело вздохнул и дал ей другого младенца. Сердце этого мальчика было из камня, а тело было обычным, как у всех нас, грешных.

И дала Такине-хатун ему грудь, и он, как и прежний, долго не мог взять сосок. И снова рассерженная женщина наказала младенца. Но этот не заплакал, словно не почувствовал боли.

«Хорошего сына подарил ты мне, святой Хизыр-Гали-Ассалям!» – крикнула Такине-хатун.

Но никто ей не ответил. Святой исчез. И тогда женщина, счастливая тем, что у нее будет сын, не умеющий плакать, громко рассмеялась.

Старик протянул пустую кисе чайханщику и задумался. Казалось, он больше не собирался продолжать свой рассказ.

– Так что же было дальше? – стараясь не испугать старика, спросил Ардак.

– Дальше? – тот вскинул голову, и глаза улема встретились с умными, настороженными глазами старика. – Дальше беспутная женщина спросила наутро ворожею, как истолковать ей сон. И та отвечала: «Плачешь во сне – будешь радоваться, смеешься – будешь плакать наяву».

Старик пожевал блеклыми губами, рассеянно взял из рук чайханщика кисе со свежим кокчаем и, помедлив, закончил:

– И еще сказала ворожея, что у сына, которого родит Такине-хатун, будет обычное человеческое тело, уязвимое для стрелы и сабли, зато сердце каменное. Сам он не будет никогда знать слез, зато других заставит стонать от боли и рыдать от горя.