Шесть камешков на счастье

Мы рядом с учительской, и миссис Говард меня останавливает.

– Тай, я знаю, тебе сейчас очень сложно. Знай: если захочешь выговориться, моя дверь всегда открыта.

Я ценю этот жест, но прямо сейчас мне хотелось бы поговорить совсем с другим преподавателем.

– Спасибо. Непременно воспользуюсь вашим предложением, – отвечаю я, только чтобы ее не обидеть.

Я прохожу по холлу, срезаю путь через столовую, спускаюсь вниз по бетонным ступенькам и оказываюсь в коридоре, ведущем в спортивный зал. Напротив меня вход в мужскую раздевалку, где я предполагаю застать троих преподавателей физкультуры, которые попивают кофе и фрагментарно разбирают результаты прошлых игр Национальной лиги.

И точно: вот они – Брайсон, Смит и гигант Роулинз, энергично обсуждают любимые моменты. Роулинз откидывается на спинку старого деревянного стула, словно это мягкое кресло. Когда он видит меня, улыбка пропадает с его лица. Он тут же спускает ноги со стола, и его бутсы с грохотом ударяются об пол.

Двое других тоже прекращают разговор и оборачиваются в мою сторону.

– Привет, – холодно приветствует меня Роулинз, – добро пожаловать домой.

– Привет, тренер, – говорю я.

– Рад тебя видеть.

– Спасибо. Есть минутка?

– Для тебя, – отвечает тренер, вставая с места, – хоть две.

У тренера Роулинза есть отдельный кабинет сразу за углом, получивший меткое прозвище «поле брани», – им пользуется он и его подчиненные.

Дверь за нами закрывается, и тренер спрашивает:

– Что случилось? – Он садится на деревянный стул. – Ты подумал и решил вернуться в футбол? На этой неделе важный матч. Твоя помощь очень бы нам пригодилась.

Я изображаю улыбку:

– Я знал, что вы будете звать меня обратно. Но нет, я не передумал. Я правда считаю, что в моей футбольной карьере пора поставить точку.

С виду Роулинз не очень-то доволен тем, что я не передумал, но слова старается говорить правильные:

– Что бы ты ни решил, пусть будет так.

Вокруг стола в кабинете стоят несколько стульев – по вечерам здесь собираются помощники Роулинза и выстраивают стратегию для следующих матчей. Я придвигаю к себе ближайший стул и сажусь.

– В пятницу, после похорон, вы кое-что рассказали о папе и его уходе из команды в выпускном классе.

– Да, прости. Не надо было трепаться.

– Нет. Все в порядке. На самом деле хорошо, что вы проговорились. Только вы не закончили. Там было что-то про «он не умел вовремя…». Вовремя что?

Никогда еще не видел Роулинза с таким каменным лицом. Добрых пять секунд на лице тренера не шевелится ни единый мускул. Потом он задумчиво чешет щеку:

– Знаешь, а я уж и не помню… Просто ляпнул первое, что в голову пришло…

– Зачем вы врете? – Кровь бросилась мне в голову.

– Прошу прощения?..

Роулинз всегда требует от спортсменов строжайшей субординации, особенно от капитанов команд. В футболе это вполне естественно: первокурсники слушают старшеклассников, младшие ориентируются на старшаков, старшаки – на капитанов команд, а капитаны команд ловят каждое слово тренера. Поэтому мой тон застает его врасплох. Но я больше не в команде, так что продолжаю его прессовать:

– Вы врете. Я знаю, что врете, так что не стоит отрицать.

Надо сказать, у тренера очень чувствительная кожа и он часто краснеет. Каждый раз, когда Роулинз заканчивает пробежку или, к примеру, песочит игроков, он весь красный как рак. Но настолько пунцовым я не видел его еще ни разу. Сейчас его лицо такого же глубокого бордового цвета, как вымпел нашей команды Crimson Tide[4] над его столом.

– Ты называешь меня вруном? – говорит он, судорожно втягивая воздух. – Глядя мне в лицо?

– Слушайте, – говорю более мягко, – я знаю, вы не врун. Я не это имел в виду. Мне просто… Мне нужны ответы, вот и все. Знаю, вы что-то скрываете, и уверен, причины у вас есть, но сейчас мне нужно, чтобы вы мне все честно рассказали.

– Что происходит, Тай? Я тебя прямо не узнаю.

– На следующий вечер после похорон выяснилось нечто очень странное. Мама нашла… вернее, наткнулась кое на что. И лучше бы мы этого не знали.

– Ты думаешь, это как-то связано с тем, что твой отец решил уйти из команды?

– Практически уверен, – невозмутимо отвечаю я.

– Но не на сто процентов?

– Я уверен. Просто не хватает кое-какой информации, и я надеялся, что вы мне поможете восполнить пробелы.

– Например?

– Например, почему отец нам никогда не рассказывал…

Роулинз колеблется и нехотя интересуется:

– А конкретнее? О чем, ты думаешь, он тебе не рассказывал?

Я наклоняюсь вперед и кладу локти на стол:

– Хорошо. Допустим, о том, кто такая Мэделин Цукерман.

Я ожидал бурной реакции, но тренер демонстрирует почти спортивную реакцию:

– Никогда не слышал. Кто она?

– Мэделин Цукерман, – повторяю я. – Ну, знаете, мать моей единокровной сестры.

На лице Роулинза снова не дрогнул ни один мускул. Он молчит. Даже кажется, что не дышит. А потом – верный признак того, что битва проиграна, – медленно выдыхает:

– Ну хотя бы об этом ты узнал не от меня.

– То есть вы все-таки ее знаете! – с триумфом восклицаю я.