Шесть камешков на счастье

После школы, когда я шла через футбольное поле за автомобильной стоянкой, Нэйтан догнал меня. Он полез в карман и вытащил сложенный листок бумаги.

– Есть минутка? – спросил он.

– Наверное, – буркнула я.

– Тогда присядем, ладно? Надо поговорить.

Не то чтобы я хотела с ним разговаривать, но он сегодня сотворил настоящее чудо, так что меньшее, чем я могла его отблагодарить, – согласиться.

Мы сели под огромным черешневым деревом на краю поля, и Нэйтан развернул лист бумаги.

– Это ведь ты написала? – спросил он.

Не поднимая глаз, уставившись на зеленую лужайку под ногами, я прошептала:

– Уверена, что я.

– Правда очень хорошее стихотворение. Грустное, но хорошее, – сказал Нэйтан.

Я посмотрела в его печальные глаза.

– Почему ты не прочел его на уроке?

– Я просто… увидел тебя, твой взгляд… И подумал, что не стоит. Кроме того, все бы поняли, что этот стих написала ты, и, уверен, стало бы только хуже. Поэтому я подумал, что лучшим выходом будет сочинить что-нибудь другое на ходу.

– То есть стихотворение про цветы и английский – это был экспромт? – поразилась я.

– Практически, – кивнул Нэйтан и бросил листок мне на колени. – Прочтешь?

– Зачем? – недоумевала я.

– Ну, мисс Тайер сказала, что мы больше узнаем из стихотворения, если попытаемся представить, как бы его читал автор. Я пару раз прочитал твой стих про себя, и теперь хочу услышать, как он должен звучать на самом деле.

Я взяла листок и развернула его, пару секунд вглядываясь в написанные строки. Жаль, что это придумала я, а не кто-то другой, но нельзя было отрицать, что навеяно стихотворение моей настоящей жизнью. Честно говоря, я не знаю, почему согласилась его прочитать, – ведь знала, что как только Нэйтан узнает о насилии в моей семье, то побежит прямиком к директору. Но я прочла. Может быть, это был мой крик о помощи. Дрожа мелкой дрожью, я откашлялась и начала читать написанные карандашом слова так, как их чувствовала.

БОЛЬ УНИЖАЕМОЙ

Каждый норовит меня обидеть.
В сердце боль – как одинока я!
Словно всем приятно ненавидеть,
Проклинать и унижать меня.
Каждый день несу в душе печальной
Боль от оскорблений и обид.
Думаете, их не замечаю?
Глупые… Но кто ж вам запретит.
Так стреляй, чтоб больно ранить словом,
Ведь сюда любые подойдут:
Жирная! Очкастая! Корова!
Ну смелей, ату ее, ату!
На спине моей давно уж шрамы,
Синяки на теле – там и тут.
А какой вердикт был дан врачами?
«Ах, бедняжка… снова в школе бьют…»
Моя жизнь давно уж стала адом,
И везде мне причиняют боль.
Мои слезы льются вечным градом,
Солонее, чем морской прибой.
Почему же, Господи, не внемлешь?
На коленях я молю тебя:
Прекрати, прошу, мои мученья
Или, Боже, забери меня!
Нет друзей и нет надежд на счастье —
Я играть устала эту роль.
Кто поможет мне в моей напасти?
Господи… Закончи эту боль.

Когда я умолкла, Нэйтан выглядел так, словно вот-вот расплачется. Непривычно – никогда не видела его таким. Даже на похоронах моей мамы он не плакал, но сейчас я чувствовала, что он готов разрыдаться.

– Мне так жаль, – прошептал он.

– Чего? – удивилась я.

– Что из-за меня тебе было так плохо. Что позволял смеяться над тобой.

По этим его словам я поняла, что он не до конца постиг смысл моего стихотворения. Ту часть, которая про школу, он понял правильно, но, кажется, про то, что творилось дома, не разобрал. Я пока не понимала – разочарована я или рада, что Нэйтан так и не узнал мою тайну, но потом снова решила, что для Элизы будет лучше, если не узнает никто.

– По сравнению с некоторыми людьми, Нэйтан, ты просто святой, – сказала я.

Он пожал плечами:

– На самом деле нет. Одно то, что я не издеваюсь над тобой, не делает меня хорошим. Я видел и слышал все эти оскорбления и ничего не сделал.

– Нэйтан, ты был…