Шесть ночей на Акрополе

— Чем это таким особенным обладает амулет Лонгоманоса, что ты поклоняешься ему? — спросил Стратис.

— Он исцеляет.

— Исцеляет? От чего?

— Как-нибудь расскажу… Исцеляет от этого…

Она указала вялым жестом на небо. Звезды сбились в кучу. Стратис смотрел на них, пытаясь разобрать созвездия, но затем запутался. Молчание прервала Сфинга:

— Саломея тебя удовлетворяет?

— Странное название у этого кафе: «Встреча безумных плотников».

— Да, странное… Удовлетворяет?

— «Встреча безумных плотников»? Вполне.

— Нет, Саломея… Кстати, я даже не знаю, почему ее называют Саломеей.

— Думаю, чтобы зарифмовать с «салоном».

— Рифмы нет.

— Тогда она должна сменить имя.

— Ты хочешь свести меня с ума, Стратис. Если бы была луна, тебе бы это удалось.

— Нет, меня она не удовлетворяет, — сказал Стратис.

Он почувствовал, что совершил предательство. Затем подумал, что нужно начать привыкать относиться к ней равнодушно.

— К тому же я уже давно с ней не виделся, — добавил он.

— С ночи Саломеи, предполагаю… Я хотела сказать — Иоанна, — поправила себя Сфинга.

— Даже больше, — сказал Стратис, засмеявшись.

Он говорил, желая крушения. И не без отвращения, которое, как он надеялся, упразднит его признания.

— Она нравится мне необычайно, — продолжил Стратис, — но мы не подходим друг другу.

— Я так и думала. Гордость не позволяет ей отдаться целиком…

Она снова поправила волосы:

— …Отдаться целиком мужчине.

— А «безумные плотники» где? — тихо спросил Стратис.

— Они были бы здесь, если бы было полнолуние. Однако теперь мы можем поговорить по-человечески. При луне не знаю, что со мной происходит: становлюсь совсем сама не своя.

Звезды расползлись муравьями по тверди небесной.

— Они выглядят так, будто трутся носами друг с дружкой.[116] Посмотри на звезды, — сказал вдруг Стратис.

Сфинга засмеялась:

— Вынюхивают путь своей судьбы и наших судеб. Только, что бы они ни делали, им не изменить ничего ни в твоей судьбе, ни в судьбе Саломеи.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Судьба Саломеи — быть гермафродитом.[117]

— Надеюсь, больше Афродитой.

— Почему надеешься?

— Потому что ложился с ней.

— И Гермес разгневался.

— Очевидно.

— И теперь она пытается умилостивить его.

— Как это?

— С Лалой.

— Пытается?

— Неистово.

— И есть тому препятствие?

— Да, до сегодняшнего дня.

— Какое же?

— Лала.

— Почему?

— Потому что она невинна.

— Но ведь она замужем.

— Мужчины она так и не познала.

— А ее муж?

— Гомосексуалист.

— И никого больше нет?

— Только теперь появился.

— И что же?

— Она не хочет его.

— Откуда ты знаешь?

— Я сама его предложила.

— Кто это?

— Сокол.

— Диана, — сказал Стратис, — все у тебя сводится к Лонгоманосу.

Беседа их неслась учащенным галопом. Стратис остановился с облегчением. Он думал, что все свершилось после ее поездки на Пелион. Он передохнул. А затем ощутил пустоту. «Почему же облегчение?» — подумал он.

— Лала очень хороша, — сказал он. — Жаль…

— Я это знаю, — меланхолически сказала Сфинга. — Однако кто-то бы должен ей помочь.

— А где теперь ее муж?

— В глубинах Красного моря. Попал в кораблекрушение.

Она снова привела в порядок волосы и сказала, глядя на звезды:

— Сокол мог бы. Он умеет укрощать богов — и смиренных, и несмиримых.

— Но…

— Но тот, кто хочет возвыситься, должен отдаваться сам. Сокол не нисходит к другим. Очень жаль, если это создание останется в руках Саломеи. Она ее истощит.

В голосе Сфинги звучала приглушенная ненависть. Она охватила свои колени и сказала как можно нежнее:

— Ты никогда не задумывался о Лале?

— Я? Не знаю.

— Видно, ты все еще не в себе от этой незавершенной Афродиты.

Перед мысленным взором Стратиса пронеслись его последние дни с Саломеей, словно держащие наготове сеть, которую приготовились набросить на него. Он попытался избежать этого, обратившись к Лале, но та исчезала. Наконец, он сказал:

— Обстоятельства сложились иначе.

— Да, но нельзя оставлять ее в этом одиночестве, — настойчиво продолжала Сфинга. — По крайней мере, попробуй. Пусть она почувствует немного нежности… Мужской нежности…

— Нежности… Боже мой, — вздохнул Стратис.

За спиной у них раздался звон подков приближающейся одноколки. Сфинга поднялась и остановила ее.

— Мне пора, — сказала она. — Лала ждет меня. Сегодня она перебралась в Кефалари.[118] Это первая ночь, которую она проведет в новом доме. Если я не приду, она останется голодной.

Она взяла свою туго набитую сумку и поднялась в коляску.

Когда коляска двигалась с места, она вдруг сказала, словно в голову ей пришла неожиданная мысль:

— Послушай, Стратис, если хочешь, приходи через час-полтора составить нам компанию. После нашего разговора мне не хочется, чтобы ты оставался один.

Никогда еще Сфинга не выказывала ему столько заботы.