Шесть рассказов об исчезновении и смертях

Как-то поручик проснулся от шороха. Резко вскочив, инстинктивно схватился за шпагу, висевшую рядом на спинке кровати. Какая-то небольшая птица, а скорее всего летучая мышь, залетела в комнату и, петляя из угла в угол, билась об стены, об бюст Цезаря, стоявший на бюро, об спинки стульев и кровати, опрокинула подсвечник и запуталась в шторах. Существо пронзительно пищало, а когда он поймал его, то почувствовал на ладонях что-то горячее, липкое, с тошнотворным запахом крови, ударившим в нос. В его руках животное успокоилось. Баскаков погладил существо по головке, но тут же почувствовал, что эта голова безжизненно повисла. Он выругался, затем, подойдя к окну, швырнул животное вниз. Потом двумя пальцами вынул из висевшего на стуле камзола платок, морщась, тщательно протёр руки, не пропуская ногтей и перепонок, брезгливо отбросив его на пол, почему-то сказал: «Гад!»

Луна в ту ночь была большой.

Утром он не хотел вставать, но, вспомнив вчерашнее событие, оглядел пол в поисках платка. Уже встав, Баскаков обнаружил его в обшлаге по-прежнему чистым. Весь день прошёл без происшествий: поручик приводил в порядок оружие вместе с солдатами, разводил часовых, читал Лафарета, играл на веранде в шахматы с князем Барятинским и положил короля под заливистый хохоток соперника, потом, уединившись, писал письмо управителю в новгородское имение. Но, посадив кляксу, скомкал лист и бросил его в корзину.

Вечером всех ждал очередной обильный ужин: жареные утки с грибами, салаты, копчёная осетрина, варёные раки, жюльены двух сортов, фигурные пирожные и ароматное пиво в больших серебряных кубках. Все присутствовавшие ели молча, тщательно, бесконечно долю пережёвывая пищу. Баскаков не любил пива, но его кадык во время глотка очень быстро пробегал по шее и казался каким-то неизвестным органом. Сидевшие чинно прикладывали салфетки ко рту, церемонно разделывая уток до скелета с помощью вилки и ножа после каждого прикосновения сальными сверкающими губами к кубку, томно вздыхая.

Пригубив вино, Пётр III поморщился, посмотрев на специи, стоявшие впереди, произнёс беспомощно:

— Оно, кажется, чуть-чуть горьковато.

Баскаков опять почувствовал несколько капель на щеке. Он покраснел. Виски тут же заблестели. Поручик потянулся за платком, но его в обшлаге не оказалось! Гримаса исказила его лицо[10]. Тогда он схватился за собственный кубок и хладнокровно, что было силы нанёс императору удар в лицо. Кровь смешалась с пивом. Сидевший с другой стороны Фёдор Барятинский тут же столкнул со стула жертву и принялся бить её ногами. Петра III стошнило. Подскочивший Алексей Орлов несколько раз ударил лежащего в лицо носком сапога, потом, опустившись на колени, стал стучать затылком жертвы об пол. Встав, он выпил пива и, утерев губы рукавом, сказал:

— Вот и всё. Остынет — зароем в клумбе, а там как бог даст.

Баскаков кивнул, но, обернувшись, увидел, как из ушей умирающего побежала чёрная кровь, быстро растекаясь по паркету.

Тринадцатого июля подданные империи узнали, что самодержец Пётр Фёдорович умер от «прежесточайшей геморроидальной колики», успев перед приступом составить отречение в пользу супруги, поражённой его неожиданной кончиной. Французский посланник Лапиталь писал в Париж в те дни следующее: «Болезнь, ещё недавно казавшаяся неприятным пустяком, приобрела в здешних условиях зловещую силу, повергнув в ужас население. Врачи в панике. Из Москвы сообщают о нескольких смертных исходах от новой «русской чумы». Но всех этих столичных новостей Баскаков уже не узнает. Сразу же после событий он был повышен в звании, а потом назначен комендантом одного отдалённого гарнизона в Оренбургской губернии, на самой границе киргиз-кайсацких степей.

Во время чтения приказа по полку лицо поручика стало каменным и бледным — как гипсовая маска, которая вот-вот даст трещину.

1774 год. Июль

Второго числа в сторону Новоспасской крепости генералом Михельсоном был послан вестовой. Обливаясь потом, кусая губы, всадник безжалостно вонзал серебристые шпоры в рёбра взмыленной лошади, оставляя за спиной клубы густой рыжей пыли. Вокруг расстилалась унылая степь, покрытая то ли маленькими холмиками, то ли могилами вестовых. Ветер сорвал треуголку, парик, камзол лопнул на спине, шея натёрлась от беспрестанных поворотов, а глаза распухли. Иногда от многочасовой езды человек засыпал и, только коснувшись носом гривы, встряхивался, ещё яростнее погоняя лошадь. Лишь когда он увидел чёрный частокол укреплений, низкую сторожевую башню с выцветшим флагом и гарнизонного солдата, то облегчённо вздохнул, придерживая узду[11] и шевеля ушами.