Шесть серых гусей

Ему надо было пройти вдоль большой трапезной и перейти через дворик настоятеля. С планом в руке он буквально скользил по плитам пола, стараясь двигаться бесшумно, словно бледный призрак тысяч монахов, с незапамятных времен сменявших друг друга в этом месте. Он прошел по галерее и проник в длинный зал, обставленный готическими стульями с высокими спинками, на стенах которого висели суровые портреты аббатов. Холодный свет, падавший из высоких окон, словно умытый многодневным дождем, отражался от плиточного пола, который блестел так, что Ларри казалось, будто он идет по залитой водой долине, что внизу. Напротив окон высокие резные дубовые двери должны были вести — если его план был верен — в библиотеку. С бьющимся сердцем он осторожно открыл ближайшую створку.

И в изумлении остановился на пороге. В длинном зале еще сохранились таблички, написанные готическими буквами, обозначавшие расположение различных отделов библиотеки. «Философы», «Теологи», — прочел он, прежде чем его удрученный взгляд упал на полки. Они были пусты. От запаха вощеного венгерского дуба начинало казаться, что стоишь перед гигантским заброшенным ульем, открывшим нескромному взгляду свои пустые ячейки. Разочарование было таким сильным, что у него подкосились ноги и он вынужден был прислониться к дверному косяку. Два месяца усилий, страданий, усталости, риска быть пойманным как дезертир — и все ради того, чтобы попасть в книгохранилище, лишившееся своего содержимого! Не веря своим глазам, он медленно шел вдоль зарешеченных шкафов, в которых должны были бы стоять тысячи кодексов. По крайней мере можно быть уверенным хотя бы в том, что они не погибнут и когда-нибудь вернутся домой.

— Что вы здесь делаете, молодой человек? — послышался голос позади него.

Он вздрогнул и обернулся. Старый монах, опиравшийся на палку, смотрел на него с удивлением и осуждением.

— Я… Я искал дорогу, — промямлил он.

— Вы не имеете права находиться в этой части аббатства, — пояснил монах устало, но без неприязни. — Вам следует вернуться в помещение для послушников или в семинарию, которые отведены для беженцев.

Он махнул рукой в сторону галереи, по которой только что пришел Ларри, и она показалась тому такой длинной и мрачной, ведущей в бесконечное отчаяние.

— Но в аббатстве больше нет беженцев, святой отец… Они все ушли. Разве вы не читали листовку?

— Какую листовку? — непонимающе переспросил старый бенедиктинец.

— Только что над монастырем пролетел американский самолет-разведчик. Вот, прочтите, — сказал он, протягивая монаху листок.

Вздохнув, отец библиотекарь надел пенсне, вполголоса прочел текст и, пожав плечами, вернул его Ларри.

— Никто никогда не тронет это аббатство, я вам ручаюсь! — воскликнул он с отчаянной убежденностью в голосе. — Здесь была основана первая монашеская община, отсюда вышла вся западная цивилизация! Люди, которые освобождают нас от Муссолини, не тупицы! Я доверяю им и не хотел, чтобы отсюда хоть что-нибудь вывозили. В этом я не был согласен с отцом аббатом и отцом приором!

— Но вы же поняли, святой отец, что это не простая угроза, а срочное предупреждение! Может быть, и хорошо, что все успели эвакуироваться. Да и вам следует без промедления присоединиться к остальным на ферме Альбачета. Если хотите, я провожу вас…

Лицо старика исказилось.

— Нет, мой мальчик, оставьте меня сейчас. Вы молоды, идите к ним… Думайте прежде всего о вашей собственной жизни… а я никогда не покину места, которые всегда считал своими.

Он сделал движение, каким пастух собирает невидимое стадо.

— Здесь стояло сто тысяч драгоценных томов и тысячи инкунабул, — пояснил он Ларри. — Не говоря уж о десятках чудесных картин, хотя это и не было моей специальностью. Вот уже пять месяцев я брожу среди пустых полок и никак не могу с этим смириться.

— Значит, библиотеку вывезли уже в октябре?

Монах удрученно кивнул.

— Все в спешке упаковали в решетчатые ящики, предоставленные заводом в Кассино, и кое-как погрузили на грузовики, едва прикрытые брезентом. Переезд длился две недели, и мне казалось, что кровь по капле вытекает из нашего святого места… Можете представить себе, как я их предостерегал, и мое отчаяние, когда я понял, что меня не слушают. Но полковник Шлегель, который командовал всей операцией — потому что это была именно операция — и, вынужден это признать, производил впечатление человека, имеющего самые добрые намерения, сумел убедить отца аббата, отца приора и даже Ватикан. Я протестовал, понимая, что меня считают безумным старикашкой, годным только на то, чтобы кормить синиц и украшать цветами статую святой Схоластики! «Отец Мауро, вы не отдаете себе отчета в степени риска, подумайте о том, что монастырь стоит прямо на линии огня», — говорили мне. Бедная святая, я так ее чтил! Они увезли мощи, пролежавшие здесь четырнадцать столетий, и как раз в тот момент, когда она могла бы защитить нас! Вот так-то, дорогой друг. Впервые Бенедикт и Схоластика, брат и сестра, покинули место, в котором прожили всю свою святую жизнь.

— А куда увезли мощи, святой отец?