Шесть тетрадок

Там, под землёй, работа опасная. Проходят газовые трубы. Повредит метростроевец нечаянно трубу — могут отравиться люди. Там, под землёй, лежат электрические кабели. И резиновые костюмы спасают рабочих от удара током.

А шляпа? Разве шляпа для красоты? Она защищает голову от воды и камней.

Леденчик вдруг сказал:

— А я знаю, какое самое опасное место под землёй. Называется сказать как? Ротерт, вот как. Там может сжатым воздухом человека зажать, и барабанные перепонки полопаются.

Вот так сказал Леденчик! Вот так сказанул! Его дразнили много дней. Надо же так перепутать. Кессон с Ротертом. Ротерт — фамилия начальника Метростроя. Крупный горный инженер, он строил Днепрогэс, а теперь строит метро в Москве.

Ох и насмешил всех Леденчик! Я меньше всех во дворе и то знаю, что такое кессон.

— Вот она, — ткнул в меня пальцем Сашка Пучков, — меньше всех во дворе и то небось знает, что такое кессон.

— Знаю, — сказала я. — Конечно, знаю. Мне Катя Катаманова рассказывала, а ей папа рассказывал.

— Понятно, — сказал Сашка. — Скажи теперь не спеша и не тараторь: что такое кессон?

— Кессон — это камера для сжатого воздуха. А зачем сжатый воздух? Чтобы жидкую породу к стенкам прижать.

— Видал? — сказал Сашка Леденчику. — Эх ты, Леденчик-бубенчик.

Сегодня Сашка нападал на Леденчика. Сашка самый главный мальчишка во дворе — он самый сильный и может заступиться за кого хочет и отлупить кого хочет.

Однажды милиционер Пучков, Сашкин отец, вышел во двор. Он был в каске с острым шпилем на макушке, на подбородке узкий ремешок. На руках у милиционера Пучкова белые перчатки. На боку коричневая кобура.

Сашка громко спросил:

— Папа, ты на пост идёшь?

— На пост, — кивнул отец своей острой каской и стал чистить сапоги.

Милиционер плюёт на щётку и долго трёт сапог. А потом протирает голенище бархатным лоскутком. Мы стоим в стороне, Мишка и я. А Сашка Пучков стоит рядом с отцом. Он оборачивается к Мишке, как будто только сейчас увидел его, и говорит:

— Отойди-ка, ты. Наган у отца настоящий. Бабахнет наган, отвечай тогда за вас.

Сашка подходит к Мишке и пихает его локтем в грудь. И тогда Мишка отвечает:

— Я знаком с самим Отто Юльевичем Шмидтом и то не хвалюсь.

Милиционер ушёл, сверкая сапогами, а Сашка Пучков сказал Мишке:

— Про Отто Юльевича Шмидта это ты врёшь. Врёшь? Врёшь?

И он пошёл на Мишку плечом, как и сейчас ходят все мальчишки перед дракой.

— Не вру, — смело сказал Мишка и не отодвинулся. — Очень мне нужно врать. Мы с одним человеком ходили в Главсевморпуть. Отто Юльевич Шмидт работает там самым главным полярником. Я уже целый год знаком с Отто Юльевичем Шмидтом. Ты бы, Пучков, раззвонил на весь двор. А я не стал хвалиться. Зачем мне?

Сашка Пучков перестал напирать на Мишку. Есть на свете слова, которые могут остановить и Сашку Пучкова. «Главсевморпуть. Мы ходили туда с одним человеком».

Одним человеком была я.

Наш знакомый Отто Юльевич Шмидт

Это случилось однажды под вечер. Я и сегодня вижу его, этот синий вечер, слышу патефонные песенки из открытых окон.

Я иду из булочной и вижу, что Сашка и Мишка опять подрались. Они дрались, как всегда, за помойкой, куда никто не ходил. Там кончался наш двор и стояла высокая кирпичная стена.

Сашка прижал Мишку к этой стене и возил его спиной по кирпичам. А Мишка молчал и вырывался. Он не умел драться и хотел вырваться, но вырваться не мог: как клещами держал Сашка Мишкины руки выше локтей, а ногой наступил Мишке на ногу. Теперь мальчишки называют это приёмчиком. А тогда никак не называли. Нельзя вырваться, и всё.

Сашка орал:

— Сдаёшься?

Он кричал громко, наверное, хотел, чтобы слышала Таня Амелькина, но у Тани на третьем этаже было закрыто окно, и она не слышала Сашкиного победного крика. И он опять кричал:

— Сдаёшься?

И опять возил Мишкиной спиной по кирпичной стене.

Я несла в руке тёплый батон. Сначала я старалась удержаться и не откусывала от батона. Мама не разрешала откусывать от целого батона. Но удержаться было трудно: батон тёплый и пахнет праздничными пирогами. Я собралась отгрызть совсем маленький кусочек и тут услышала Сашкин голос: «Сдаёшься? Сдавайся, кусок-волосок!» Вот тогда я заглянула за помойку и увидела их. Мишка стоял красный, но не плакал, мне показалось, что ещё немного, и он не вытерпит. Я увидела слёзы — не в глазах, а в выражении лица.

Мишка не хотел сдаваться.

Я спросила:

— Саша, хочешь хлебушка? Тёплый, на, Саша.

Я протянула Сашке батон. Он отпустил Мишку и взял хлеб. Мишка ушёл не оборачиваясь, пальто было в красной кирпичной пыли.

Сашка откусил от батона почти половину, отдал мне остальное и сказал, жуя:

— Люблю тёплый хлеб.

На другой день Мишка сам подошёл ко мне. Во дворе больше никого не было. Мишка посмотрел на меня сверху вниз и сказал:

— Я решил стать полярником. Азбуку Морзе учу. Уже много букв выучил.

Он вытащил из кармана стекляшку и стал стучать по забору.

— Слышишь? Тире, тире, точка.

— Это ты какие слова сигналишь? — спросила я.

— Буква «М», — сказал Мишка. — Только никому не говори. Проболтаешься, тогда всё.