Шесть загадок дона Исидро Пароди

Воскресенье – мертвый день в вашем отеле. Сами вы отправились на петушиные бои, чтобы поставить на петуха падре Арганьяреса. Лимардо с пистолетом в руке ворвался в вашу комнату. Сеньора Мусанте, увидав его, подумала, что он явился, чтобы убить вас. Но она так презирала его, что еще прежде не побрезговала вытащить у него костяной нож – когда его выгоняли из отеля. И теперь именно этим ножом она его и заколола. Лимардо, хотя в руке у него был пистолет, не оказал никакого сопротивления. Хуана Мусанте отволокла труп в комнату Савастано и положила на его кровать, дабы таким образом еще и сквитаться с тем за историю с бумажными сердечками. Вы, надеюсь, не забыли, что Савастано с Файнбергом в это время находились в театре.

Итак, Лимардо наконец добился своего. Это правда, что он носил при себе пистолет, чтобы убить некоего человека; но этим человеком был он сам. Он приехал издалека, месяц за месяцем намеренно нарывался на оскорбления и обиды, чтобы набраться храбрости и убить себя, потому что только о смерти и мечтал. И наверно, перед смертью захотел еще раз увидеть жену.

Пухато, 2 сентября 1942 г.

Долгий поиск Тай Аня

Памяти Эрнста Брама

I

«Только этого и не хватало! Очкастый японец», – почти вслух подумал Пароди.

Не расставаясь с соломенной шляпой и плащом, доктор Чжоу Тунг, воспитанный в modus vivendi[100] крупных посольств, поцеловал руку узнику камеры номер 273.

– Будет ли позволено чужеродному телу осквернить своим прикосновением сию почтенную скамейку? – прощебетал он на безупречном испанском. – Ведь это четвероногое сотворено из дерева и не умеет жаловаться. Мое недостойное имя – Чжоу Тунг, и я занимаю, хоть это кому угодно может показаться смехотворным, должность атташе по культуре в китайском посольстве – да, да, в этой презренной и вредоносной дыре. Я уже успел обеспокоить своим сбивчивым повествованием многомудрые уши доктора Монтенегро. Этот феникс криминальных расследований непогрешим и надежен, как черепаха, но кроме того, он величествен и неспешен, как астрономическая обсерватория, дивным образом погребенная в песках бесплодной пустыни. Не зря сказано: дабы ухватить рисовое зернышко, нелишним было бы иметь и по девять пальцев на каждой руке; я же, по негласному суждению парикмахеров и шляпников, располагаю всего одной головой, но мечтаю воспользоваться еще двумя, чтимыми за ум: головой почтенного доктора Монтенегро и вашей – что размером подобна морской свинье. Даже Желтый Император, человек беспримерной учености, в конце концов признал: вытащи окуня из моря, и он навряд ли доживет до преклонных лет, дабы насладиться уважением внуков. Я никак не старый окунь, но и юношей меня не назовешь. Что же делать мне теперь, когда предо мной разверзается пропасть, словно аппетитная устрица, возжелавшая заглотать меня самого? Хотя речь-то, собственно, идет и не о моей худоумной и дерзкой персоне; чудная мадам Цинь ночь за ночью глушит себя вероналом, ибо ее доводят до отчаяния своими преследованиями неусыпно бдительные стражи закона. Сыщики никак не желают принять во внимание, что убитый был ее покровителем и убили его при весьма неприятных обстоятельствах, так что отныне ей одной придется управлять «Беззаботным драконом» – шикарным салоном, что расположен в Леан-дро-Алеме-и-Тукумане. Самоотверженная и переменчивая мадам Цинь! В то время как правый ее глаз оплакивает гибель друга, левый должен продолжать улыбаться на радость морякам.

Увы, кто пожалеет ваши барабанные перепонки! Ждать от уст моих красноречия и внятности – все равно что ждать, чтобы гусеница заговорила с учтивостью верблюда или хотя бы с выразительностью картонной коробки для сверчков, которую раскрасили, используя двенадцать самых тонких оттенков. Я не чета великолепному Менг Чеу тому, кто, делая в Астрологической коллегии доклад о появлении новой луны, проговорил двадцать девять часов кряду, пока его не сменили сыновья. Всеочевидно: срок моего сообщения истекает; я не Менг Чеу, и мудрый ваш слух терпением все же не превзойдет трудолюбивых муравьев, которые подкапывают мир. Нет, я не оратор, и донесенье мое будет кратким, как речь карлика; я не стану аккомпанировать себе на сладкозвучных струнах: повествование мое будет сбивчивым и нудным.

Вы можете подвергнуть меня самым изощренным пыткам, какими только располагает этот полный тайн и многоликий дворец, ежели я еще раз стану утруждать вашу и без того густо населенную память подробностями и тайнами культа Феи Ужасного Пробуждения. Речь идет, как вы понимаете, о некой религиозной секте, которая вербует новых членов среди нищей братии и актерского сословия, хотя все это синологу вашего полета, европейцу среди дикарей, известно как никому.