Шестая Бастионная (фрагменты)

...В августе 1855 года, когда французам удалось захватить Малахов курган, защитники бастионов взорвали укрепления на Корабельной и Городской сторонах и по наплавному мосту в полном порядке отошли на северный берег бухты. Враг занял горящие развалины южной части Севастополя.

И что же?

Перед ними лежала водная полоса рейда, а на другом его берегу был все тот же Севастополь. Валы бастионов и несокрушимые каменные крепости. Чтобы взять эту часть города, нужно было форсировать бухту или обойти ее и снова начинать осаду - такую же, как на Южной стороне. Измотанная армия интервентов была совершенно неспособна к таким действиям. Это понимали обе воюющие стороны. Война перестала быть войной пушек и сделалась войной дипломатов, которые спорили об условиях мира.

На совести этих дипломатов - итог всей Крымской кампании. А Северная сторона с ее укреплениями осталась непобежденной частью Севастополя.

Обратно ехали в сумерках. В автобусе горела желтая лампочка. Все устало молчали, только мы с Алькой переговаривались вполголоса.

- Жаль, что в казематах не успели побывать, - вздохнул Алька. Интересно, как там...

- Да ничего особенного, - утешил я. - Пушек там сейчас все равно нет.

- Ну и без пушек интересно.

Тогда я стал рассказывать Альке, что казематы - это просторные помещения с амбразурами в стене двухметровой толщины. Каждый каземат был разделен поперечной стенкой с проходом. В передней части стояло орудие, а в задней жили комендоры. Большинство пушек стреляло ядрами весом в двадцать четыре фунта, то есть примерно в десять килограммов. Деревянные парусники и пароходы тех времен легко загорались от каленых ядер. Чтобы раскалять ядра, в Константиновском форте, были устроены шесть специальных печей...

- А пианино?

- Что "пианино"? - изумился я.

- Там его не было? - хитровато спросил Алька. - Ну, как на Шестом бастионе?

- Н-не знаю... По-моему, нет.

- И ничего, жили люди, - сказал Алька.

Автобус довез нас до причала на Северной стороне, оттуда мы на катере переправились к Графской пристани, прямо в центр города. Здесь было тепло, и Алька отдал мне пиджак. Я перекинул его через локоть. В кулаке все еще держал Алькин камешек. Он уже высох, но когда лизнул его, оказалось, что на крошечном кусочке Константиновского равелина сохранилась морская соль. Алька заметил, что я коснулся камня губами и сказал чуть снисходительно:

- Он долго соленый будет... если часто не лизать.

- Часто не буду, - пообещал я.

Алька коротко улыбнулся, но вдруг спросил очень серьезно:

- А вы знаете песню "Севастопольский камень"?

- Еще бы. С детства помню...

- Я тоже. И папа. Он ее на трубе играет.

- Песню?

- Ну, это не совсем песня. Это целая такая пьеса музыкальная. Фантазия на. темы песен о Севастополе. Хотите послушать?

- Хочу, конечно...

- Тогда пошли! Еще успеем!

- Куда?

- Папин оркестр сегодня на Приморском бульваре выступает. Тут, совсем рядышком... Слышите?

Я и в самом деле услышал в отдалении упругие голоса труб.

...Все скамейки перед эстрадой были заняты, нам пришлось встать у края площадки. Но так было даже удобнее - лучше видно.

Над головами у нас, в гуще деревьев, качались цветные лампочки, а белая раковина эстрады сияла ярким светом. И трубы сияли. И форменные пряжки, и якоря на фуражках и ленточках. Я впервые увидел Алькиного отца в морской форме - в рубашке с погонами главстаршины и фуражке с "крабом".

Оркестр играл долго - марши, вальсы и, кажется, что-то из "Кармен-сюиты". Я уже занервничал: вернемся поздно - влетит нам от Алькиной мамы. Но Алька мой осторожный шепот не слушал и прирос к месту.

Наконец объявили "Голоса Севастополя". Олег Вихрев поднялся и встал впереди оркестра.

Трубы сначала зазвучали глухо, медленно, и я узнал суровую мелодию "Севастопольского камня". Она была похожа на тяжелый накат усталых волн. Потому что печальная песня... Но Олег вскинул трубу, подхватил мелодию, как бы поднял ее, и она зазвучала по-иному - непобедимо и дерзко. А потом смешалась с другой музыкой, с мотивами иных песен - с "Легендарным Севастополем", "Севастопольским вальсом", с "Вечером на рейде"... Голоса этих песен переплетались, рождали новую музыку, в которой был и грохот прибоя, и звон корабельных колоколов, и блеск приморского праздника...

Затем как напоминание издалека снова пришла песня о легендарном камне. И Олег Вихрев опять подхватил ее голосом своей трубы, заставил звучать тревожно и высоко, а потом перевел на новый мотив и закончил музыку ясной, слегка печальной мелодией, похожей на ту, что играют на палубах горнисты во время вечернего спуска флага.

Секунды три люди сидели тихо, словно еще ждали чего-то. Наконец захлопали - громче, громче. Я тоже. Алька хлопать не стал. Решил, наверно, что неловко: получится, будто хвастается отцом. Но лицо у него было счастливое. Когда шум утих, Алька спросил:

- Хорошо, да?

- Да...

- Я больше всего люблю, когда папа это играет.

- А сам не хочешь стать музыкантом, - не удержался я.

Алька сразу набычился:

- Потому что ему нравится играть, а мне нет. Я слушать люблю, а играю плохо.

- Вовсе не плохо...

- Ну, все равно. Мне не нравится.