Шестая батарея

— Все, что теперь происходит, — хорошо, даже очень хорошо. Чем хуже для них, тем лучше для нас…

Мешковскому стало не по себе. Он беспокойно заерзал и хотел возразить, но Беата воинственно закончила свою речь:

— Еще до войны я считала, что мы зря либеральничаем. Нужны были другие методы, более энергичные. Нам нельзя было соглашаться даже на малейшую видимость демократии. А теперь приходится расплачиваться за это.

Мешковский не помнил ни «либеральничания», ни «видимости демократии». Тема была весьма щекотливой. И он не имел никакого желания вступать в политическую дискуссию. Беата нравилась ему, спорить с ней не хотелось, как и высказывать ей все, что думает по этому поводу. В результате он оказался в глупом положении. Молчал, пытаясь изображать сочувствие, что, впрочем, ему никак не удавалось, и ждал подходящего момента, чтобы сменить тему разговора. Добившись этого, облегченно вздохнул.

После обеда тетя первой поднялась из-за стола и удалилась. Мешковский отправился к себе, Беата, прощаясь, напомнила ему:

— Не забудьте про вечер!

Оставшись один, он мысленно вернулся к разговору за обедом. Значит, Беата из богатой семьи? Он невольно вспомнил, как она горячо рассуждала о политике. Это воспоминание неприятно кольнуло его. «Да, характером бог Беату не обидел! Это сразу видно, — размышлял он. — А собственно говоря, чего я ломаю себе голову над этим вопросом? Какое мне дело до ее политических взглядов?» Но тут же почувствовал, что неискренен с самим собой. Ему не хотелось признаваться, что откровения Беаты были неприятны, и, пытаясь заглушить эти мысли, он заключил: «Главное, что она мне нравится как женщина, а беседовать с нею о политике я не собираюсь».

XIV

Закончив подготовку к завтрашним занятиям, заместитель командира взвода Добжицкий аккуратно сложил карту и тетради. Он собирался было подняться с неудобной, чересчур маленькой для него скамейки и выйти покурить, но в это время в аудиторию вошел Казуба в сопровождении незнакомого офицера.

— Встать! Смирно! — подал команду Добжицкий.

— Вольно, вольно! Садитесь! — приказал Казуба и, обращаясь к стоящему позади хорунжему, сказал: — Это второй взвод, которым будет командовать Мешковский.

Строгое лицо Добжицкого выражало готовность к выполнению дальнейших указаний. Всегда серьезный и малоразговорчивый, он сумел завоевать авторитет у начальства. Казуба и другие командиры считали, что из него выйдет хороший офицер. Коллеги же вначале обижались на его сухость и замкнутость, но потом прониклись к нему уважением. Теперь он смотрел на офицеров холодными, бесстрастными глазами и думал: «Это и есть наш новый политрук. Деревня, по роже видно, с ним особых хлопот не будет. Справились со Слотницким, справимся и с этим, как его там… Брылой. Интересно, чем она привлекают к себе людей? Слотницкий, понятно, мечтал о карьере. А этого дурака наверняка соблазнили офицерскими погонами».

Тем временем Казуба тихо сказал Брыяе:

— Мне надо: забежать в учебную часть, а вы, если хотите, можете пойти на квартиру и отдохнуть.

Брыла заколебался.

— Рановато, — сказал он неуверенно и вдруг решился: — А знаете что, я останусь здесь, поговорю с ребятами…

Казуба обрадовался, но не показал этого. С удовлетворением подумал: «Этот Брыла нравится мне. Похоже, он действительно собирается честно работать».

Заканчивалось время, отведенное на самоподготовку, в большинство курсантов уже не занимались. До прихода офицеров в аудитории царили приглушенный шум, разговоры и смех. Теперь же, когда появилось начальство, все снова взялись за учебники и тетради. Коротко остриженные головы склонились над ними с подчеркнутым усердием.

Брыла медленно прошел вдоль столов, с интересом разглядывая курсантов. Потом вернулся на середину и остановился возле свободного стола. Присев на его крышку, спросил:

— Ну, ребята, как жизнь в училище?

Курсанты подняли головы. Брыла перехватил их любопытные, но не слишком доброжелательные взгляды и подумал: «Откуда в них эта настороженность?»

За всех, как старший по званию, ответил заместитель командира взвода:

— Хорошо! — и тут же добавил: — А почему должно быть плохо?

— Из каких мест прибыли? — задал следующий вопрос Брыла, раздумывая одновременно о том, как преодолеть равнодушие курсантов.

Снова за всех ответил Добжицкий:

— Большинство здешние, из Люблинского воеводства…

И вдруг кто-то из курсантов неожиданно спросил:

— А вы, товарищ хорунжий, судя по акценту, наверное, с востока?

Брыла усмехнулся:

— Я? Да нет… из Дембицы.

Добжицкий поинтересовался:

— Из Дембицы? У меня был там друг. Может, знаете его? Учился в гимназии…

— А как его фамилия?

У Добжицкого никаких знакомых в Дембице не было, и задал он вопрос преднамеренно.

— Как же его звали? — делая вид, что пытается вспомнить, проговорил он. — Закончил гимназию в тридцать девятом. Высокий такой блондин…

— Я в гимназии не учился, — сказал Брыла. — Работал подмастерьем у слесаря…

В этот момент Добжицкий нагнулся за книгой, которую умышленно столкнул локтем со стола, а когда выпрямился, на его лице уже не было улыбки.

«Безграмотный мужик, — подумал он, — тем лучше…»