Шестая колонна. Дети Мафусаила. Книга 12

— Ив, — сказал Заккур Барстоу, — я согласен с тобой насчет Форда и буду только рад, если он возьмется руководить нами. Но как быть с остальными, с отсутствующими здесь членами Семей? Для них Администратор Форд олицетворяет собой преследования и страдания, которые всем пришлось вынести. Я думаю, это обстоятельство делает его кандидатуру нежелательной.

Ив была мягка, но настойчива.

— Мне так не кажется. Мы уже сошлись на том, что придется организовывать кампанию по разъяснению людям истинного значения некоторых событий, происшедших в последние дни. Так почему бы нам не подготовить ее так, чтобы заодно и убедить людей в самопожертвовании Форда ради нас? Ведь это на самом деле так.

— М-м-м… да, это так. Конечно, нельзя сказать, что он принес себя в жертву ради нас, но я вполне убежден, что нас спасло только его самопожертвование. Но, независимо от того, сможем ли мы убедить остальных принять его кандидатуру и к тому же исполнять его приказы… Да он же теперь для большинства людей что-то вроде дьявола… Нет, не уверен. Думаю, нам необходима квалифицированная консультация. Как ты считаешь, Ральф? Можем мы это устроить?

Ральф Шульц поколебался.

— Справедливость любого допущения не имеет ничего общего с его психодинамическим эффектом. И выражение «Правда в конце концов победит» просто высокопарная глупость. История доказывает обратное. Тот факт, что Форд — жертва, не имеет никакого отношения к чисто техническим вопросам, которые вы поставили передо мной. — Он на мгновение задумался. — Но само предположение per se[2] имеет некоторые сентиментально-драматические аспекты, которые делают его пригодным для пропагандистского использования, даже несмотря на существующее сильное противодействие. Да-да, думаю, это может иметь успех.

— А сколько времени потребуется?

— М-м-м… социальное пространство, в котором будет происходить запланированная акция, одновременно и «тесное», и «жаркое», если выражаться на нашем профессиональном жаргоне. Я мог бы постараться добиться высокого положительного k-фактора благодаря цепной реакции, если вся затея в целом имеет смысл. Но наша ситуация — беспрецедентная, и я не знаю, какие мнения гуляют по кораблю. Если вы все-таки решитесь на кампанию, то я мог бы заготовить и распустить несколько слухов, чтобы подправить репутацию Форда. Затем, через двенадцать часов я подбросил бы легенду о том, что Форд в самом деле на борту и что он с самого начала собирался покинуть общество людей и бежать с нами.

— Э-э-э… Ральф, я же точно знаю, что это не так.

— А вы уверены, Заккур?

— Нет, но…

— Вот видите! Правда о его собственных соображениях известна лишь ему самому и Господу. Мы же можем только строить догадки. Но динамическая сила предположения является совершенно другим делом. Заккур, когда слухи дойдут до вас в третий или четвертый раз, вы сами начнете сомневаться. — Психометрист замолчал и уставился в пространство невидящими глазами. Он еще раз спрашивал совета у своей интуиции, отточенной до блеска почти столетним изучением тонкостей человеческого поведения. — Да, это должно сработать. Если вы все согласны, то мы сможем сделать публичное заявление уже через двадцать четыре часа.

— К делу! — призвал кто-то.

Через несколько минут Барстоу попросил Лазаруса пригласить на собрание Форда. Лазарус не стал объяснять тому, зачем требуется его присутствие.

Форд зашел в каюту как человек, ожидающий суда и уверенный, что добра ему здесь ничто не сулит. Поведение его выдавало полное отсутствие надежды, частично подавляемое силой воли. Глаза его были печальны.

Лазарус уже успел привыкнуть к тоске в этих глазах за долгие часы, проведенные с Фордом в рубке. В них застыло выражение, которое Лазарусу приходилось уже не раз видеть в жизни. Это был взгляд приговоренного, которому больше не на что было надеяться; взгляд затравленного человека, окончательно решившегося на самоубийство; взгляд зверя, захваченного стальной пружиной капкана и уставшего бороться с ней, — все эти взгляды несли на себе печать безысходной муки и уверенности в близости конца.

У Форда в глазах читалось то же самое.

Лазарус заметил, что состояние тоски у Администратора прогрессирует, и это озадачило его. Все сто тысяч человек на корабле находились в одинаково опасной ситуации, и Форд рисковал ничуть не меньше остальных. А ведь сознание опасности обычно оживляет человека, а не угнетает. Так почему же в глазах Форда нарастала смертная тоска?

В конце концов Лазарус пришел к выводу, что это следствие состояния, предшествующего самоубийству. Тупик. Но почему? Лазарус долго обдумывал причины во время своих дежурств в рубке и наконец сумел, к собственному удовлетворению, уловить логику подобных переживаний. Там, на Земле, Форд был важной персоной среди себе подобных, влачащих недолговечную жизнь людей. И чувство привилегированности делало его почти невосприимчивым к чувствам уязвленного скоротечностью своего века человечества, узнавшего о существовании долгожителей. А теперь он — всего-навсего мотылек-однодневка среди расы мафусаилов.