Шестая повесть И.П. Белкина, или Роковая любовь российского сочинителя

На следующий день с самого утра хлынул ливень, природа нахмурилась и походила на мину врача у постели больного, который, наверное, вот-вот скончается. За ночь Иван Петрович утвердился в своем решении начистоту поговорить с возлюбленной им женщиной и прямо обьяснить ей свою позицию. Доводы, которые он подготовил, должны были убедить княгиню, что стыдно грешить, если страсть их чиста, а браки свершаются на небесах. Пробило четыре. Кареты все не было. Иван Петрович стоял у окна и грыз свои только что аккуратно подстриженные и отполированные ногти. В четверть пятого он уже забыл о принятом ночью решении встретить княгиню душераздирающим разговором, а думал только о том, что, если она не приедет сейчас, то впору ему застрелиться от горя. В половине пятого знакомая карета остановилась на том же месте, что и неделю назад. Иван Петрович кинулся к дверям. Не прошло и тридцати секунд, как на руках его уже висела крошечная княгиня Ахмакова, которую он прямо через вуаль и накидку осыпал судорожными своими поцелуями. Увы! Ему было не до рассуждений! Прелюбодеяние все проглотило: и совесть, и разум, и чувство приличия. Наспех сорванная одежда, состоящая из предметов женского и мужского туалета, включая интимные всякие мелочи, летала по комнате. Мягкий сапог свернулся под столиком, словно собака. Но что говорить об одежде! Княгиня лежала навзничь на белых подушках, и скулы, горящие от возбужденья, цвели, словно розы, а пальцы цеплялись за потные плечи Ивана Петровича. Страшно! Да, страшно, когда вот останутся двое в какой-нибудь комнате или в лесу, и что тут творится! Святых выноси.

– Скорее, скорее! – шептала княгиня, впиваясь зубами ему прямо в губы. – Мне вовсе не больно! Не больно, не больно…

Иван Петрович почувствовал, как тоненькая струйка горячей крови потекла по его подбородку, и поспешно слизнул ее, боясь, что княгине вдруг станет неловко. Но она и не заметила этого. Точеное тело ее извивалось, а красные родинки над левой грудью припухли и стали похожи на ягоды.

Когда же закончились юные силы, и хриплые вскрики затихли, и руки повисли, устав от объятий и боли, княгиня сказала с печальным упреком:

– Я думала, вы в прошлый раз догадались…

Иван Петрович посмотрел на нее с обожанием. Ему было так сладко, что ни о чем – даже о грехе и необходимости развода – говорить не хотелось. Они полежали еще, помолчали. Он взял ее тонкую хрупкую руку и поцеловал от избытка любви.

– Пора мне, – устало сказала она.

Потом осмотрелась, как будто впервые.

– Я больше сюда не приду, мон ами.

Иван Петрович не понял, о чем она говорит, и растерянно улыбнулся.

– Когда я увижу вас?

– Вы? Никогда.

Он обмер. Она была очень спокойна.

– Позволь, я оденусь, – сказала княгиня.

Иван Петрович поспешно натянул панталоны, попытался застегнуть сорочку, но пальцы дрожали, пуговки не слушались.

– Сядь, Ваня, – шепнула княгиня Ахмакова.

Он сел на постель. Она подошла к нему вплотную, взяла его голову в свои ладони и поцеловала Ивана Петровича в лоб.

– Мой бедненький мальчик! – сказала она. – Какой же ты чистый, какой ты невинный! Прости меня, милый, за все, не сердись.

– Нам нужно венчаться, – сказал он испуганно. – Нельзя жить в грехе, нам Господь не простит…

Она замахала руками, смеясь.

– Да ты еще глупенький, Ваня, к тому же. Прощай, мне пора. Я и так задержалась.

Он подошел к окну точно так же, как и неделю назад. Увидел, как она впорхнула в карету и карета отъехала. В висках стучало, он ничего не понимал. Ливень, вроде бы переставший и уступивший место робкому весеннему солнцу, опять зарядил с еще большею силой.

Так начался ад. Никаким другим словом нельзя назвать жизнь, которая наступила для Ивана Петровича в ту минуту, как от его парадного отъехала карета и дождь торопливо размыл ее след.