Шестая станция

— Насчет двигательных функций — это паралич. Понимаешь, паралич… Но он не настоящий. Видишь, тут же написано — ослабление функций! У нас был знакомый, профессор Ястрежембский, так он всегда немного ногу волочил. А у него был полный паралич, мне мама рассказывала. И ничего! Только ногу немного волочил, а так был как все. Даже хуже — вредный был и всегда спорил со всеми…

Юра взахлеб рассказывал о злом и желчном профессоре Ястрежембском, как будто это могло утешить его, утешить Гришу Варенцова, всех людей, молча стоявших у газеты и не расходившихся — вместе как-то легче.

Назавтра Юра два раза уронил ковш экскаватора, но Юстус на него не кричал, а молча сел вместо него за рычаги. А перед концом работы, не вынимая трубки изо рта, сказал:

— Пойди к конторе. Может, там что-нибудь новое повесили?

Как будто Юре надо было говорить! К конторе по вечерам бежали все. И, если не было еще газеты, стояли долго под секущим мокрым снегом и ждали: может, еще привезут… И Юра стоял ближе всех и дольше всех, и дожидался газеты, и громко читал, а позади слышалось:

— Да тише! Читай громче!

Юра читал громко, насколько только можно:

— «Движение в руке и ноге увеличивается. Расстройство речи еще в том же положении. Общее состояние продолжает быть хорошим. И подписи: профессор Миньковский, профессор Фестер, профессор Крамер, приват-доцент Кожевников, наркомздрав Семашко…»

— Юра, ты их, этих профессоров, знаешь? Может, встречал где, у отца? А приват-доцент — это повыше профессора, да?

— Нет, поменьше. Это вроде помощника, что ли, профессора. А этих я не знаю, отец-то у меня не медик, а биолог… Но, уж конечно, это самые лучшие профессора! Самые большие спецы, какие только есть!

— А спецы эти не залечат Ильича? Ведь спецы — они бывают разные…

— Ну, а читал, ведь с ними все время наркомздрав Семашко! Он с них глаз не спускает! И он сам доктор — сразу же увидит, чуть что не так…

Профессорский сын Юрий Кастрицын должен был отвечать ребятам на десятки вопросов — он же был на стройке самым образованным…

— Пульс сто восемь, а дыхание восемьдесят… Юра, это что, хорошо или плохо? А «восстанавливается» — это как надо понимать, на поправку идет, да?

Шестьдесят комсомольцев было на стройке. И больше шестисот молодых ребят. И за эти дурные мартовские дни Юра узнал их больше, чем за предыдущие месяцы. Почему несчастье так сближает людей?

Уже прошло все страшное, тревожное. Бюллетени о здоровье Ленина выпускались все реже, они были все бодрее и бодрее. Потом объявили, что здоровье Владимира Ильича пошло на поправку и бюллетени больше не будут выпускаться. И только на каждом большом собрании всегда принимались телеграммы Ильичу с пожеланиями скорее выздороветь, скорее приступить к работе, скорее приехать к ним на Волхов посмотреть готовую ленинскую станцию… А они постараются скорее ее построить!..

Против Волховстроя

Да, казалось бы, все шло хорошо. И Ижорский завод, который строил баржи для кессонов, вместо трех месяцев построил их за полтора, — видно, и они тоже старались порадовать больного Ильича… Наладилось изготовление кессонов, и все больше прибавлялось на берегу серых чудищ из бетона… И стало тепло, работать можно было споро, и старенький Юркин экскаватор ломался меньше обычного…

А все-таки какая-то невидимая тень от этих дурных и зловещих мартовских дней ложилась на стройку. Заладили ездить комиссии. То никого не было из спецов, никто не приезжал, а теперь спецы начали ездить пачками. Они останавливались на том берегу, в доме, специально для приезжих построенном. В коммерческой столовой для них готовили какие-то особые блюда, а бывало, что для них внизу, пониже строящейся станции, ловили знаменитых волховских сигов… Ну и пусть жрут! Лишь бы стройке не навредили.

А слухи, что не зря зачастили на строительство комиссии, быстро растекались по всему Волхову. И когда, пробираясь между старыми опалубками и мешками с цементом, шли по площадке солидные дядьки, одетые в добротные, старого покроя пальто, с инженерскими фуражками на головах, с толстыми кожаными портфелями, их провожали тревожными и неласковыми взглядами… Наверно, народ не зря говорит! Вот и Графтио, который с ними ходит, стал совсем мрачный, не улыбается больше рабочим, не останавливается с ними поговорить… И даже всегда веселый и неугомонный инженер Иннокентий Иванович Кандалов перестал заниматься своим любимым драматическим кружком, и по всему видно — не до театра ему… И товарищи из комячейки и рабочкома все чаще стали заседать и на эти заседания никого посторонних не пускали, даже комсомольского их секретаря не звали, как всегда…