Шестая станция

— Это правда, это точно! — В голосе Миши Дайлера не было даже гнева, одно только удивление. — Где бы ты ни был, куда бы ни попал, тебе только одно: нахлестаться водки, покрасоваться перед темп, кто поглупее, набить морду тому, кто послабее… И нет такого места, которое бы ты не мог испакостить — конечно, если тебе позволить. Только здесь мы тебе этого не позволим!

— Это кто же такие — мы?

— Вот мы — Союз коммунистической молодежи…

— Плевали мы на твой союз! У нас тут свой союз — почище вашего занудного!

— Это ж какой?

— А вот такой!..

— Ха! Вождь! Организовал свой союз — союз хулиганствующей молодежи, дескать!.. Так ведь? Практическая работа — добывание водки за чужой счет… Агитация и пропаганда — три буквы на заборе. Дешевка же ты, Адик, как я посмотрю!..

— Да я тебя, гада, сейчас закомстромлю!..

— Попробуй!!! — С крыльца сорвался Амурхан, как иголка пролез сквозь толпу и встал перед Адиком. — Попробуй, паразитская душа! Вот я тут перед тобой, режь меня, ну режь, трус проклятый!

— Да не приставай ты к нему, Амурхан! Чем он тебя резать будет — гитарой, что ли? Он ведь карандаш зачинить, наверное, не может — боится порезаться перочинным ножиком… Так ведь, Анемподист, а?

Баренцев говорил, как всегда: спокойно, тихо и даже как-то без всякого волнения, с какой-то скучной усталостью.

— Какой Анемподист? — недоуменно спросил Асланбеков.

— Ну, вот этот самый — Анемподист Перчаткин, по прозвищу Адик. И прозвище он сам себе дал, и блатным сам себя нарисовал, выдает себя, дурачок, за какого-то Леньку Пантелеева. А сам — тихий да дурной мальчишка. Выгнали его из сорок второй ленинградской школы за то, что не учился, на уроки не ходил — вот он и подался к нам. Можно не работать, дураки да дуры принесут поесть, принесут попить… Он им за это песенки попоет, сказок нарасскажет, как он в хазе дрался с целой ротой милиционеров… Каждый зарабатывает на жизнь чем может. Этот самый свой союз хулиганствующей молодежи придумал. Ему надо все время придумывать что-то, иначе он надоест, и тогда перестанут его кормить и Витька Поводырев, и Ваня Крылов, да и Лиза, пожалуй… А есть хочется каждый день небось. Слушай, Перчаткин, бросай это дело, становись лучше на работу. Устроим мы тебя на бетонку — работа для здоровых, квалификации большой не требуется. Витя Поводырев тебя по старой памяти, как бывшего вождя — как это у вас, как пахана, что ли, — научит бетон месить. Пойдешь? А не пойдешь — надо будет тебе менять место для гастролей. Тут на Волховстройке тебя детишки засмеют… А ты, Перчаткин, не бойся этого, плюнь на все, что будут говорить! Иди работать, через год забудут, что ты человеком не был… Правда. У каждого такое время наступает, когда ему выбирать надо. И себя определять… Решай!

Адик растерянно посмотрел кругом. Он увидел недоуменное, со следами погасшей ярости, лицо Асланбекова, насмешливые глаза Юры Кастрицына, покрасневшие лица Поводырева и Крылова, наполненные слезами стыда и жалости глаза Лизы Сычуговой… Он тихо повернулся, и все расступились перед ним, и он пошел тихо, потом быстрее, потом еще быстрее, потом почти побежал. Только в конце дорожки он оглянулся — никто за ним не шел…

— Ну вот, ушел дурень. Красивый и здоровый парень, а какой оказался хлипкий внутри! Еще спохватится…

— Гриш, а как ты узнал про него, что он этот — Анемподист и все такое прочее?

— Ну, секрет какой! Если бы он был такой, каким себя выдавал, его бы уже давно замели… А Юрка, когда поехал в Питер, я его попросил узнать. Ну, он и узнал — даже в школе его побывал. Смеются там над ним. А им бы не смеяться, а пожалеть парня… Ну, хватит про него. Так давай дальше, Михаил. Ты взаправду думаешь, что можно долететь до Луны? А как на нее сесть? Я читал, что там и воздуха нет, значит, дышать там людям нечем — как же они? Тихо, ребята! А ты, Лизка, давай сюда, поближе!..

Предательство

Комсомольская коммуна вступала во второй год своей жизни. «Халупа-малупа» перестала быть чем-то новым, необычайным, она стала неотъемлемой частицей комсомольской жизни на стройке. И в самой коммуне исчезло чувство новизны и ощущение, что все на тебя смотрят… Жизнь шла ровным, налаженным ходом, без особых событий и происшествий. А Антон Перегудов каждое утро вставал с ощущением какого-то неблагополучия, происходящего у них в доме. В чем оно?

Антон неторопливо одевался, глядя, как это делают его товарищи по комнате — каждый по своему характеру. Петя Столбов спит до самой последней минуты. Потом вскакивает, молниеносно влезает в одежду, запихивает под подушку упавшую на пол книгу и убегает, не успев даже сказать напутствие дежурному по коммуне. Сеня Соковнин успевает обегать всю «халупу-малупу», узнать у ребят все новости и вне всякой очереди подмести пол перед уходом. А Пашка Коренев… Вот в Пашке-то и все дело. И, рассматривая пустую койку Коренева, Антон начинает понимать, что источник его отравленного настроения он — Паша Коренев.